Суровые были времена — когда виновным отвешивали не только штрафы, сроки ссылки, тюрьмы или каторги, но и плети. За что? Да по сегодняшним меркам за пустяки, не стоящие внимания закона.
Не на всякий проступок в наше время можно найти статью в Уголовном или Административном кодексе. Многое из того, за что когда-то судили и наказывали, сегодня считается достойным разве что морального осуждения, а иногда люди и вовсе не видят в этом ничего предосудительного. Но когда-то все было иначе.
«Блудодеи» и жалобщики
Сейчас пара, не скрепившая свои отношения в загсе или в храме, ни у кого удивление не вызывает. Дескать, если стерпится-слюбится, то и так проживут отлично, а если не сойдутся характерами, то никакой документ не удержит. Конечно, мы знаем, что во времена наших прабабушек и прадедушек нравы были куда как строже, что уж говорить о более давней поре. Но чтобы за это судили не только морально, но и по закону… А подобное случалось нередко.
Одно из дел Таврического исторического архива, описанное в трудах Императорской Таврической ученой комиссии, повествует о такой семье. Дело было в 1811 году. Земский суд узнал о вопиющем факте: в деревне Ероповке Евпаторийского уезда живут «в блудодействе» 70-летний старик и 80-летняя старуха. Мало того, они в незаконном сожительстве родили и вырастили двух детей. Жизнь у стариков складывалась нерадостно, крепостной Аввакум Демянинко женился в 23 года по приказу помещика. Жена умерла во время первых родов, и второй раз парня окрутили с нелюбимой опять-таки по решению хозяина. После кончины второй супруги помещик заставил жениться третий раз, но крепостной уже приглядел в деревне симпатичную вдову и убежал с ней. Скитальцы осели в Ероповке, их в перепись внесли как мужа и жену, и только почти четверть века спустя обнаружилась правда. Суд приговорил старика к 25 ударам плетью, а его жена умерла еще во время следствия. Правда, губернатор Тавриды приговор отменил, посчитав его излишне жестоким, да и сослался на срок давности проступка.
В наше время каждый год крымские власти получают тысячи жалоб и просьб разобраться в допущенной кем-то несправедливости. И немыслимо даже представить, что за это кого-то могут наказать, пусть даже изложенная информация будет неправдивой, а то и откровенным поклепом, — каждый имеет право искать правду. А вот в 1818 году, когда император Александр Павлович проезжал через Балаклаву, несколько местных крестьян ухитрились пробиться к государю и передать ему жалобу на своего помещика Мартино: и бьет, и притесняет, а крестьянка Анастасия Яковлева «претерпевает тяжкие изнурения и тиранство». Разбиралась жалоба четыре года, и проверяющие констатировали, что женщина издевательствам не подвергалась, а пыталась таким образом обрести свободу. Ее приговорили к 12 ударам плетью, а мужа, который «бабу не удержал», — к 15. Могли, конечно, чиновники и закрыть глаза на помещичьи безобразия, но были и дела, где информация об издевательствах над крестьянами подтверждалась, и тогда карали уже помещиков. Так, в 1834 году подтвердилась жалоба, что евпаториец, полковник Яровой-Раевский истязает крепостных и его жена нередко принимает в этом участие. Одна из пострадавших добилась аудиенции у таврического губернатора, лекари подтвердили, что тело ее «покрыто сине-багровыми знаками и струпьями». Другая женщина ночью прибежала к дому евпаторийского городничего в одной рубашке, со связанными руками: ее за какую-то провинность избили и привязали к столбу. Полковника уволили со службы, а его крепостных передали под опеку.
Перекопский суд рассматривал любопытное дело: обиженный за что-то на членов земского суда титулярный советник Константинович и губернский секретарь Щербаков написали ложную жалобу, исходившую якобы от простого поселянина. Но следствие выявило настоящих авторов кляузы, и досталось всем: Щербаков лишился куска хлеба — ему судом было запрещено впредь составлять любые жалобы и ходатайства по чужим делам, дворянина приговорили к трехдневному аресту.
Дабы не смущали души
Сегодня всевозможных сект и религиозных течений расплодилось невиданное количество, причем большинство не утруждают себя такими «мелочами», как регистрация деятельности. Чувствуют они себя уверенно и безнаказанно, поскольку у нас человек свободен выбирать, во что и как верить.
На бескрайних просторах Российской империи тоже то и дело появлялись «пророки», сбивавшие верящих в их учения людей в секты разного толка. Сектантов преследовали, ловили, ссылали, но их вроде бы и не убавлялось — возникали новые группы, люди снимались с насиженных мест и отправлялись смущать умы в новые места. Ничего удивительного, что объявлялись они и в Таврической губернии.
Например, в 1821 году в Симферополе слушалось дело «о поселянине Остапе Чернышенке и жене его Прасковье за оскопление себя во плоти». Нужно сказать, что скопческие секты чаще всего встречались за Уралом, в Сибири, их учение утверждало, что вечного блаженства в следующей жизни будут достойны только те, кто добровольно лишит себя «греховных» органов. Остап Чернышенко на суде объяснял, что давно собирался лишить себя «ненужных» кусков плоти. Однако позже выяснилось, что к новому учению его приобщил недавно прибывший в село отставной унтер-офицер, и они пытались создать секту, чтобы возглавить ее. В 1846 году секту скопцов в Таврической губернии выявили священнослужители Больше-Токмакской Успенской церкви: пять крестьянских семей «совратились в раскол». «Они не едят мяса, не пьют вина, но питаются рыбой и молоком, с женами своими супружеских сношений не имеют, некоторые мужчины и женщины оскопили себя, а другие оскопили своих детей. Всего таковых 11 человек», — записано в материалах дела. Уложение о наказаниях за такие преступления предусматривало каторжную ссылку на срок от 4 до 6 лет, наказание плетьми и даже наложение клейма, ссылку. Специальные указы запрещали тех же скопцов приписывать к сельским общинам в европейской части страны и особо в Таврической губернии.
Но в те времена могли сурово покарать и за… обращение в иную веру. Так, в 1824 году настоятель Карасубазарского Николаевского собора Иоанн Василикиоти подал в суд на местного жителя Асвадура Краснощека Бенли за то, что тот «насильно обратил в армянскую религию крепостную девку Ульяну российской нации». Полиция провела дознание и выяснила, что Ульяна в этой семье жила с 12 лет и успела забыть родной язык. Ее никуда не выпускали из дома одну, а вместе с хозяевами она выходила только в армянскую церковь. Хотя никакого духовного насилия над девушкой не было, суд решил, что закон хозяева все-таки нарушили: они должны были «отстранять девку от исполнения своих обрядов». Состоятельного горожанина и его супругу приговорили «содержать год под стражею на хлебе и воде, причем время заключения распределить так, чтобы просидеть поровну во всех городах с густым армянским населением… во всех этих местах проступок должен быть опубликован при стечении инородческого населения».
Всех прав и состояния суд лишил в 1859 году крестьянина Петра Дьячкова и его жену Наталью, приговорив их также к высылке из Таврической губернии: глава семьи состоял в секте молокан и привел туда жену и детей. Осудили его именно за «совращение» семьи и многих родственников. Детей, кстати, отлучили от родителей и сослали на казенные фабрики.
Шутки, оскорбления, суеверия
Наказать в те времена могли и за длинный язык, если он касался слишком высоких материй. Например, крестьянин Харитон Красуля за неудачную шутку заплатил полугодовым заключением в тюрьме — таков был приговор Таврической палаты уголовного суда от 16 февраля 1865 года. Он шел за гробом умершего односельчанина, и, когда сильный ветер обломил поперечину креста, с его языка сорвалось: «Если то крест, то должен сам подняться с земли и сложиться». Глупая шутка не осталась без внимания, тем более что взрослый сын Красули, «набравшийся ума» в городе молодой человек, был замечен в оскорбительных поступках: плевал на икону, обзывал образа непотребными словами. В ненадлежащем воспитании отрока также обвинили отца, и за родительский недосмотр пришлось отвечать.
Приговоры по делам о поношении веры или царя выносили суровые. Например: «Киев. Военный суд приговорил рядового Ларышева к 4 годам каторги за поношение св. мощей, а также за оскорбление величества, выразившееся в том, что он разорвал портрет государя императора в казарме Крымского полка» — «Русская газета», май 1906 г.
Тяжким преступлением в дореволюционное время считалось надругательство над могилами. За это карают и в наше время, но гораздо мягче. Уложение о наказаниях тогда различало повреждение могил и памятников на них — за это налагали внушительный штраф либо сажали в тюрьму на срок от 6 месяцев до года. Зато за надругательство над погребенными можно было отправиться на каторжные работы на 10 — 12 лет. Если виновный мог доказать, что действовал «по пьяни», «из шалости», то получал до 8 месяцев тюрьмы.
Чаще всего люди творили непотребство на кладбищах из-за дремучих суеверий — например, «принимая меры» к умершему односельчанину, которого считали колдуном. В мае 1910 года на скамье подсудимых Симферопольского суда оказались 9 крестьян из села Константиновка. Подозревали их в том, что крестьяне разрыли могилу недавно умершего человека, отрезали голову, а тело сожгли в степи. Так они, оказывается, пытались избавиться от порчи, которую якобы навел на них «колдун». Годом раньше газета «Голос Москвы» в рубрике «Темнота народная» сообщала о диком случае в селе Громовка, что в Днепровском уезде Таврической губернии: «Группа суеверных парней и девушек разрыла могилу похороненного на кладбище самоубийцы и залила ее водой. На допросе они объяснили свой поступок желанием вызвать необходимый для урожая дождь».
Вряд ли сегодня есть шансы осудить мошенников, следующих по стопам гоголевского героя Хлестакова и «всего-навсего» выдающих себя за других людей, если, конечно, жертвы отдают им свое добро и деньги добровольно. А вот мещанина Афрана, задержанного в 1909 г. в Феодосии, приговорили к полутора годам арестантского отделения за присвоение чужого имени и должности. Он разъезжал по городам и весям, представляясь чиновником пробирной палаты, причем… под охраной полицейских стражников. Прибыв в город, ловкач с хорошо подвешенным языком обычно навещал полицейское управление, представлялся и, даже не предъявляя документов, получал охрану. Местные купцы встречали его как родного: кормили, поили, снабжали изрядными суммами. Особую касту составляли бродяги, подвизавшиеся в роли «святых странников». Принимали их и в крестьянских избах, и в помещичьих усадьбах, и вдохновили они не одного писателя и драматурга — можно вспомнить хотя бы Всеволода Крестовского или Александра Островского. Брачные аферисты обожали приписывать себе титулы — засидевшиеся в девках обеспеченные невесты клевали на мнимых дворян, как форель на муху.
Неподсудно сегодня и неисполнение обещания жениться — а время от времени суды разбирали и такие дела. Например, в 1901 году в Петербурге, писала газета «Новости дня», рассматривалось дело по «обвинению 68-летней старухой Ж. 19-летнего юноши Ш. в том, что он, обручившись с ней и дав ей в присутствии свидетелей обещание жениться, не исполнил свое слово, отказавшись вместе с тем возвратить Ж. взятые у нее 350 рублей». В Крыму мещанка Соболева, в течение трех лет «спонсировавшая» своего жениха-жестянщика, потащила его в суд, когда он вознамерился связать жизнь с другой женщиной. Суд поставил «изменщика» перед выбором: либо жениться на Соболевой, либо с процентами вернуть бывшей невесте все, что она вложила в его мастерскую, благо предусмотрительная дама брала с любимого расписки в получении средств. А крестьянка Нефедова из Симферополя проходила в 1903 году свидетельницей по делу… собственного отца: тот обещал жениться на ее мачехе, о чем не раз говорил в присутствии дочери, но почему-то передумал.
Все меняется. Может быть, через сто лет потомки будут удивляться невиданным в их времена преступлениям, обсуждать строгость или мягкость наказаний и оценивать их со своей колокольни.