Сегодня Михаилу Булгакову исполнилось бы 120 лет

Сегодня Михаилу Булгакову исполнилось бы 120 летБулгаков один из самых читаемых писателей XX века, теперь мы смело называем его великим, гением, о чем раньше нельзя было и помыслить. И все же имя автора «Мастера и Маргариты» не просто веха в истории литературы. Его живые книги не должны заслонять самобытного человека, замечательную, сильную духом и верой личность, честного русского писателя, сумевшего прожить столь трудную, счастливую, богатую творчеством и поступками жизнь и обрести свою непростую судьбу в истории и литературе.

Писатели большей судьбы знают о себе что-то, что мы о них до сих пор не знаем или не решаемся сказать. На этом перекрестке возникает интерес к самой фигуре творца, к его биографии, личности. Возникают неизбежные в таких случаях вопросы: почему мы так мало знали о нем, почему с каждым годом он все более интересен?.. Все это можно с полным правом адресовать к творческой судьбе и литературному наследию выдающегося русского писателя и драматурга XX века, признанного классика отечественной словесности Михаила Афанасьевича Булгакова.

Сейчас его имя окружено читательским вниманием и в нашей стране, и за ее пределами, увенчано заслуженной славой. А было не такое уж далекое время, когда замечательного художника слова лишали главного для него права – живого и непосредственного общения с читателем, зрителем, слушателем, следили за каждым его шагом, а каждую его новую вещь встречали подозрительно и часто видели в ней то, чего там вовсе не было, но что хотели увидеть там его критики и оппоненты – «неистовые ревнители» партийной идеологии.

Причины же для такой (в условиях прежней тоталитарной деформации нашего общества) несправедливой критики и фактической травли в прессе, а позже и полном замалчивании выявились сразу. Булгаков не умел лукавить, приспосабливаться ни в жизни, ни в литературе, был не редкость цельным человеком, что, естественно, проявилось и в его творчестве. И устно и письменно Михаил Булгаков в течение всей своей жизни последовательно отстаивал принципы русской классической литературы, следуя заветам своих великих учителей: Пушкина, Гоголя, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Л.Толстого – любимых и почитаемых им писателей. Он небезосновательно полагал, что современная отечественная словесность не может успешно развиться без усвоения всего лучшего, что было накоплено за многие годы великой русской литературой.

Булгаков писал лишь о том, что хорошо, глубоко и всесторонне изучил, что его волновало. Конъюнктурные моменты творчества были ему глубоко чужды. Он имел свою точку зрения на проходящие в стране процессы, которая часто не совпадала с официальной. Писатель и гражданин был убежден, что ведущую роль в развитии страны должна играть интеллигенция, и был ревностным приверженцем, по его словам, «излюбленной и великой Эволюции», классическим представителем той части деятелей культуры, которые, не покинув страну в трудные годы, стремились сохранить свои «родовые признаки» в новых условиях. Но он прекрасно понимал, что творческие и жизненные установки, реализованные в художественных произведениях, встретят жестокий отпор. А это предрекало существование в условиях почти враждебного окружения. Долгое время Булгаков был известен как автор пьесы «Дни Турбиных» и инсценировки поэмы Гоголя «Мертвые души». Но «рукописи не горят», гениальное слово бессмертно, время не властно над произведениями, созданными мастером с чистой душой и мудрым сердцем. И чем дальше от нас уходят по времени даты создания произведений Булгакова, тем сильнее возрастает интерес читателя и зрителя к ним.

За прошедшие десятилетия биография писателя и его творчество были исследованы достаточно подробно. Здесь будут рассмотрены основные вехи его жизненного пути, его родственные связи и не только они.

Михаил Афанасьевич Булгаков родился 3 (15) мая 1891 г. в семье преподавателя Киевской Духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова (см.) и его жены Варвары Михайловны, в девичестве Покровской (см.), первым ребенком в их браке, заключенном 1 июля 1890г. Место рождения – дом священника о.Матвея Бутовского в Киеве, на Воздвиженской ул., 28. Оба родителя происходили из старинных семей орловских и карачевских (Орловской губернии) священнослужителей и купцов: Булгаковых, Ивановых, Покровских, Турбиных, Поповых… Иван Авраамиевич Булгаков (см.), дед со стороны отца, был сельским священником, ко времени рождения внука Михаила – он настоятель Сергиевской кладбищенской церкви в Орле. Другой дед, со стороны матери, Михаил Васильевич Покровский (см.), был протоиереем Казанского собора в г. Карачеве. В том, что оба деда были священниками одной местности, родились и умерли в один и тот же год, имели почти равное количество детей, – биографы писателя видят некую межродовую «симметрию», особый провиденческий знак. А по фамилии бабушки по матери, Анфисы Ивановны Турбиной впоследствии были названы автобиографические персонажи романа «Белая гвардия» и пьесы «Дни Турбиных».

18 мая Михаил был крещен по православному обряду в Крестовоздвиженской церкви (на Подоле, районе Киева) священником о.М.Бутовским. Имя дано в честь хранителя города Киева архангела Михаила. Крестными родителями стали: коллега отца, ординарный профессор Духовной академии Николай Иванович Петров и бабушка Михаила по отцовской линии Олимпиада Ферапонтовна Булгакова (Иванова).

В 1892-1899-х и в 1900-х гг. в поисках лучшего жилья семья меняла квартиры почти ежегодно: жили на Госпитальной ул., 4; в Кудрявском пер., 9 и 10; Прозоровской ул., 10; Ильинской ул., 5/8; в Дионисьевском пер., 4. Разрасталось и количество домочадцев: у Михаила было шесть братьев и сестер – Вера (1892 г.), Надежда (1893 г.), Варвара (1895 г.), Николай (1898 г.), Иван (1900 г.) и Елена (1902 г.) (см. далее соответствующие материалы по детям родителей Булгаковых). Последним городским адресом для полной семьи оказался впоследствии знаменитый – Андреевский спуск, 13 (строение 1, кв. 2, будущий «Дом Турбиных»), а загородным – дача в поселке Буча под Киевом, где семья регулярно проводила летние месяцы. Новое жилье не долго радовало отца и его семью. Осенью 1906 г. смертельно заболел А.И.Булгаков – у него обнаружился нефросклероз. Коллеги Афанасия Ивановича не оставили его в беде. С завидной оперативностью – чтобы успеть по достоинству оценить его заслуги – уже 11 декабря он был удостоен степени доктора богословия. Одновременно Совет Духовной академии возбудил ходатайство перед Священным Синодом о присвоении ему звания ординарного профессора, которое было удовлетворено 8 февраля 1907 г. (понимая, что скоро умрет, Афанасий Иванович таким образом старался, чтобы с его уходом из жизни семья оставалась не менее обеспеченной). На следующий день А.И.Булгаков подал прошение об увольнении со службы по болезни, а 14 марта скончался. Семье была назначена пенсия в 3000 рублей в год. Будучи доцентом, Афанасий Иванович получал 1200 рублей и столько же – в должности цензора Киевского цензурного комитета. После смерти отца положение Булгаковых в материальном отношении даже улучшилось, что, конечно, не могло и в малой степени облегчить боль утраты.

Родительница Михаила, Варвара Михайловна, как и отец, прививала детям трудолюбие и стремление к знаниям. По словам Н.А.Булгаковой-Земской, сестры писателя, он говорила: «Я хочу вам всем дать настоящее образование. Я не могу вам дать приданое или капитал. Но я могу вам дать единственный капитал, который у вас будет, – это образование». Так в 1900 г. (18 августа) Михаил был зачислен в приготовительный класс Киевской Второй гимназии, который закончил «с наградой второй степени». А 22 августа 1901 г. он начинает учебу в знаменитой Первой мужской Александровской гимназии и в мае 1909 г. ее оканчивает, получив аттестат зрелости 8 июня того же года. Гимназия эта имела особый и престижный статус. Император Александр I в 1811 г. даровал ей широкие права. Воспитанников готовили для поступления в университеты. Генерал П.С.Ванновский, ставший в 1901 г. министром народного просвещения и выдвинувший лозунг «сердечного попечения о школе», стремился привлечь для работы в гимназиях университетских преподавателей. В Киеве для такого эксперимента была выбрана Александровская гимназия. Основные курсы в ней вели доценты и профессора Университета и Политехнического института.

Так, профессор Киевского, а в дальнейшем Московского университета, известный философ Г.И.Челпанов читал спецкурсы по философии, логике и психологии. После 1906 г. его сменил доцент университета А.Б.Селиханович, который преподавал еще и литературу. Учителем латинского языка в гимназии был чех А.О.Поспишиль, издатель сочинений Платона и страстный пропагандист античной культуры. Русский язык и словесность до 1903 г. преподавал крестный отец Михаила Н.И.Петров, его сменил доктор Венского университета Ю.А.Яворский, крупный ученый-фольклорист. Следует назвать еще и историка М.И.Тростянского, специалиста по Гоголю, и директора гимназии, математика Е.А.Бессмертного… Хотя Киев был провинциальным городом Российской империи, по уровню преподавания и составу учителей Александровская гимназия не уступала лучшим столичным учебным заведениям. По мнению исследователей, эта гимназия и ее преподаватели для Булгакова сродни Царскосельскому лицею и его учителям для Пушкина.

Каким был гимназист Миша Булгаков? Писатель К.Г.Паустовский, учившийся вместе с ним, дал такой портрет будущего автора «Мастера и Маргариты»: «Булгаков был переполнен шутками, выдумками, мистификациями. Все это шло свободно, легко, возникало не любому поводу. В этом были удивительная щедрость, сила воображения, талант импровизатора… Существовал мир, и в этом мире существовало как одно из его звеньев – его творческое юношеское воображение». Такому поведению Михаила Булгакова способствовала и непринужденная семейная атмосфера, о которой вспоминала его сестра, Надежда: «…основным методом воспитания детей… была шутка, ласка и доброжелательность… это то, что выковало наши характеры… У нас в доме все время звучал смех… Это был лейтмотив нашей жизни».

Судя по полученному аттестату зрелости (высших оценок он удостоился только по двум предметам – закону Божьему и географии), Булгаков в гимназии учился далеко не блестяще. Его сестра Надежда вспоминала: «Он был весел, он задавал тон шуткам, он писал сатирические стихи про ту же самую маму и про нас, давал нам всем стихотворные характеристики, рисовал карикатуры, играл на рояле». Из увлечений Булгакова того времени Надежа Афанасьевна выделяла футбол – игру, только начинавшую в ту пору завоевывать популярность в России (им увлекались и братья Михаила, Николай и Иван), – и увлечение театром: и в качестве зрителя, и как участника летних дачных спектаклей. «В Бучанском парке подвизаются на подмостках артисты императорских театров Агарин и Неверова…» – так шутливо она называла по их сценическим псевдонимам Михаила и сестру Веру.

Все это не мешало гимназисту Булгакову иметь и иные интересы. В конце весны или начале лета 1908 г. окончивший предпоследний, седьмой класс гимназии Михаил познакомился с пятнадцатилетней Татьяной Лаппа (родные и близкие звали ее Тасей) (см.), дочерью председателя Саратовской Казенной палаты. Она, тоже гимназистка, приехала в Киев к тетке на каникулы. Тетка Таси, Софья Николаевна Давидович, работала во Фребелевском обществе содействия делу воспитания. Туда же после смерти мужа поступила мать Булгакова, и они подружились. Во время одного из визитов к С.Н.Давидович произошло знакомство Михаила с будущей женой. Между ним и Тасей возникли романтические отношения, непростая судьба которых завершилась счастливым браком: венчанье состоялось 26 апреля 1913 г. в Киево-Подольской Добро-Николаевской церкви. Обряд совершил друг семьи Булгаковых о.Александр Глаголев. Поручителями выступили друзья Михаила: Борис Богданов и братья Гдешинские, Платон и Александр, а также его двоюродный брат Константин Булгаков. Молодые жили сначала на Рейтарской ул., 25, потом переехали на Андреевский спуск, 38, вблизи от родительского дома. Михаил был в это время студентом второго курса университета, Татьяна занималась на Высших женских курсах. Супруги Булгаковы прожили вместе 11 лет, Татьяна была с мужем во всех его последующих странствиях в годы Первой мировой и Гражданской войн в Киеве, госпиталях Юго-Западного фронта русской армии, на Смоленщине, на Кавказе и в Москве, где они разошлись в 1924 г.

Окончив гимназию, Михаил Булгаков не особенно колебался в выборе профессии: влияние родственников-врачей, братьев Василия, Николая и Михаила Покровских; близкое присутствие друга их дома, педиатра И.П.Воскресенского, перевесило наследственные корни предков – священнослужителей, да и время, и воспитание было уже совсем другое. 21 августа 1909 года он был зачислен на медицинский факультет Императорского Университета св.Владимира в Киеве. Учеба проходила и в условиях начавшейся тогда войны 1914-1918 гг. Студент-медик Булгаков не остается в стороне: в августе 1914 г. он помогает родителям жены организовать лазарет для раненых при Казенной палате в Саратове и работает там врачом-санитаром; в мае 1915 г. он поступает в Киевский военный госпиталь Красного Креста на Печерске; летом того же года служит врачом-хирургом в прифронтовых госпиталях городов Каменец-Подольского и Черновиц в австрийской Буковине… Диплом об окончании Киевского университета Булгаков получил почти через полтора года: 31 сентября 1916 г. его утвердили в «степени лекаря с отличием со всеми правами и преимуществами, законами Российской Империи сей степени присвоенными».

Еще до получения официального диплома, лишь с «Временным свидетельством», выданным после успешной сдачи университетских выпускных экзаменов (в феврале-марте 1916 г.) Михаил Булгаков по истечении срока службы на фронте был отозван в тыл, но как военнообязанный (ратник ополчения II разряда) он в 20-х числах сентября зачислен «врачом резерва Московского военно-санитарного управления» для откомандирования в распоряжение смоленского губернатора с целью работы в земствах. Прибыв в середине сентября 1916 г. в Смоленскую врачебную управу, Булгаков получил направление в один из самых глухих уголков Смоленской губернии – в село Никольское Сычевского уезда заведующим 3-м врачебным пунктом. Они с женой прибыли туда 29 сентября – именно эта дата, начало врачебной деятельности будущего писателя в Никольском, стоит в удостоверении, выданном ему позднее. Работа «земским лекарем» отражена в автобиографическом цикле рассказов «Записки юного врача», а в рассказе «Морфий» Булгаков косвенно повествует о себе…

«Морфий» – рассказ автобиографического героя о жизни в «большом городе» – Вязьме, где «…цивилизация, Вавилон, Невский проспект». Туда Михаил Булгаков был направлен ровно через год его врачебной работы в Никольском: 18 сентября 1917 г. датировано разрешение на переход в Вяземскую городскую земскую больницу заведующим инфекционным и венерологическим отделением; он получает удостоверение Сычевской уездной земской управы о том, что «зарекомендовал себя энергичным и неутомимым работником». Но сам рассказ не об этом: он описывает врача-морфиниста, его страдания и смерть. «Доктор Поляков» – отчасти и сам Булгаков: летом 1917 г. он начал регулярно принимать морфий после того, как вынужден был сделать себе прививку от дефтирита, опасаясь заражения вследствие проведенной трахеотомии у больного ребенка; начавшийся сильный зуд и боли стал заглушать морфием, и в результате употребление наркотика вошло в привычку, избавится от которой (практически чудом, как считают медики-наркологи) он смог лишь через год, в Киеве стараниями его жены Татьяны и врача И.П.Воскресенского, своего отчима.

Неизлечимый тогда морфинизм повредил земской врачебной карьере: в Вяземской больнице Булгаков работал с 20 сентября 1917 г. по 19 февраля 1918 г., когда он был освобожден от военной службы по болезни. 22 февраля было получено от Вяземской уездной земской управы удостоверение о том, что он «выполнил свои обязанности безупречно», и в конце февраля Михаил с женой возвращается в Киев, где они поселяются в почти опустевшем родительском доме (Андреевский спуск, 13, кв. 2). Весной Булгаков избавляется от морфинизма и открывает частную практику как венеролог. Работы хватало: власть в городе постоянно менялась – красные, белые, петлюровцы – на улицах и в пригородах шли бои, накатывали и откатывали толпы военных и невоенных людей, случались аресты и погромы, грабежи и убийства, – словом, весь ужас, хаос и неразбериху Гражданской войны в 1918-1920-хх гг. Булгаков почувствовал на собственной судьбе, пережив, как он вспоминал «10 переворотов лично». События того времени, и, конкретно, защита Киева от петлюровцев и сама петлюровщина в декабре 1918-начале 1919 гг. описаны были им уже в Москве в романе «Белая гвардия». Сам автор, его брат Николай, его сестра Варвара, его зять Леонид Карум, друзья и знакомые Булгакова стали главными персонажами романа и последующей пьесы «Дни Турбиных». Это было в середине 1920-х гг., но свои первые литературные опыты Булгаков начал еще в Вязьме, описывая жизнь земского врача в Сычевском уезде, и продолжил в Киеве прозой: «Недуг», «Зеленый змий», «Первый цвет» (эти произведения не сохранились).

Последней для Булгакова киевской властью в 1919 г. была власть деникинской Добровольческой белой армии. Он был признан военнообязанным и мобилизован полковым врачом в части на Северном Кавказе. «Он получил мобилизационный листок, кажется, обмундирование – френч, шинель. Его направили во Владикавказ, в военный госпиталь, – вспоминала его жена Татьяна (Т.Н.Лаппа). – Назначение было именно во Владикавказ, и не санитарным поездом… Почему я так думаю – потому что в Ростове он сделал остановку. Пошел играть в биллиард – то есть был сам себе господин. Там он сильно проигрался… и даже заложил мою золотую браслетку… В Киеве я жила без него, меньше месяца… получила телеграмму из Владикавказа, и сразу вслед за телеграммой письмо… Поехала. Предупредили: если в Екатеринославе махновцы – поезд разгромят. Боялась, конечно…». В конце концов, Михаил встретил жену на владикавзском вокзале. Он к тому времени уже определился, получив назначение «начальником санитарного околодка 3-го Терского казачьего полка». Бывал и в г.Грозном, других городах Северного Кавказа; до конца декабря Булгаков нес свою службу военврача, участвуя в походах на Чечен-аул и Шали-аул против восставших чеченцев, что было потом им описано в рассказе «Необыкновенные приключения доктора». На рубеже 1919-1920 гг. он оставляет службу в госпитале и вообще занятия медициной, начинает работать журналистом в местных газетах. Сохранились лишь его три публикации того времени: памфлет «Грядущие перспективы» (газета «Грозный», 26 ноября), очерк «В кафэ» и (в отрывках) рассказ с подзаголовком «Дань восхищения» («Кавказская газета», 18 января и 18 февраля).

Эти события отмечены и в булгаковской «Автобиографии» (1924 г.): «…окончил Университет по медицинскому факультету, получил звание лекаря с отличием. Судьба сложилась так, что ни званием, ни отличием не пришлось пользоваться долго. Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил меня поезд, отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов. В начале 1920 года я бросил звание с отличием и писал». С этого времени и на Северном Кавказе началась журналистская, драматургическая и писательская деятельность Булгакова. К официальным врачебным занятиям и медицинской практике он больше не возвращался, скрывая, особенно в начале 1920-х гг., свое отношение к службе в белой армии пусть хоть и «лекарем». К тому же случилось событие, едва не стоившее начинающему газетчику-фельетонисту жизни. В конце февраля 1920 г. Булгаков заболевает свирепствовавшим на военном Юге России возвратным тифом. Его выхаживает и вылечивает верная жена Татьяна, и когда в начале апреля болезнь отступает, оказывается, что его бывшие сослуживцы по госпиталю и газете ушли вместе с белыми войсками, во Владикавказе установилась Советская власть.

Определиться на литературную работу Булгакову помог писатель Ю.Л.Слезкин, с кем он при белых вместе сотрудничал в газете «Кавказ». Слезкин сам уже работал заведующим подотделом искусств отдела народного образования Терского ревкома во Владикавказе, и Булгаков с середины апреля начал заведовать литературной секцией этого подотдела. Очевидно, он пошел туда сразу после выздоровления, чтобы добыть средства к существованию. Первое время жизнь Булгаковых была очень тяжела. Служебные обязанности Михаила Афанасьевича заключались в организации литературных вечеров, концертов, спектаклей, диспутов, где он выступал со вступительным словом перед началом представления. Татьяна Николаевна устроилась секретаршей в уголовном розыске, позже статисткой во владикавказком театре, «на выходах».

Чтобы заработать на пропитание, Булгаков стал писать пьесы: для драматической труппы местного Русского театра была написана одноактная юмореска «Самооброна». Ее премьера состоялась уже 4 июня 1920 г. на сцене вновь образованного во Владикавказе Первого Советского театра. За ней в июле-августе он пишет «большую четырехактную драму» «Братья Турбины (Пробил час)» (премьера 21 октября там же), а в ноябре-декабре 1920 г. – комедию-буфф «Глиняные женихи (Вероломный папаша)», которая так и не была поставлена. Зато в следующем году начинающего драматурга ожидали сразу две премьеры: в марте – пьесы «Парижские коммунары» и в мае – пьесы «Сыновья муллы», сочиненной – на местном материале – вместе с юристом Т.Пейзулаевым и сыгранной на сцене Первого Советского театра актерами-любителями. Все эти пьесы, написанные второпях и по «революционному заказу», Булгаков впоследствии в письмах родным заслуженно именовал «хламом», хотя и посылал их в Москву на конкурс. Сами рукописи он распорядился уничтожить, случайно уцелел лишь суфлерский экземпляр пьесы «Сыновья муллы», ныне опубликованной.

В мае 1921 г. во Владикавказе открылся Горский народный художественный институт, куда Булгаков был приглашен деканом театрального факультета. Однако тогда же, в мае, произошло ужесточение коммунистической власти в городе (14-го Владикавказ был объявлен на военном положении). К тому времени ни Слезкин, ни Булгаков уже не работали в подотделе искусств, где последний с конца мая 1920 г. возглавлял уже не литературную, а театральную секцию. На обложке разгромного «Доклада комиссии по обследованию деятельности подотдела искусств» от 28 октября 1920 г. сохранилась запись, датированная 25 ноября: «Изгнаны: 1. Гатуев, 2. Слезкин, 3. Булгаков (бел.), 4. Зильберминц». Трудно сказать, расшифровывалось ли таинственное «бел.» как «белый», или, что вероятнее, как «беллетрист». Во всяком случае, и после изгнания из подотдела Булгаков еще мог ставить пьесы и выступать на сцене. Пьесы иной раз имели успех, а драматург и писатель все более утверждался в выборе профессии. Однако продолжать эту деятельность во Владикавказе стало опасно. Новая волна репрессий грозила докатиться до Булгакова, которому, несмотря на амнистию, могли припомнить прошлую службу у белых или объявить участником действительного или мнимого заговора. Уехать из Владикавказа помогла удачная постановка в мае «Сыновей муллы», давшая средства на отъезд. Супруги Булгаковы уехали в конце мая 1921 г. через Тифлис в Батум. Отправив жену через Одессу и Киев в Москву, писатель пытался отплыть в Константинопль, и оттуда во Францию. Но его постигла неудача, и он поехал вслед за Татьяной Николаевной, прибыв в столицу в конце сентября. Началась его московская жизнь. Кавказские скитания нашли отражение в первой части повести «Записки на манжетах» и рассказе «Богема».

В «Автобиографии» 1924 г. Булгаков написал: «В конце 1921 года приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда. В Москве долго мучился; чтобы поддержать существование, служил репортером и фельетонистом в газетах…» Это был не первый его приезд, случалось бывать и раньше, но только проездом: в 1916 и 1917 гг. он останавливался у своих «дядек» (врачей Н.М. и М.М.Покровских), живших на Пречистенке. В этот же, уже окончательный приезд, Булгаков с женой первое время жили в Тихомировском студенческом общежитии, куда их устроил киевский друг, студент-медик Николай Гладыревский, затем у родственников мужа сестры, А.М.Земского, но вскоре они переселились в принадлежащую ему же комнату квартиры № 50 в доме 10 по Большой Садовой улице. В этом старинном здании, известном сейчас как прототипический адрес романа «Мастер и Маргарита» и рассказов писателя, супруги Булгаковы прожили до самого их расставания, развода в 1924 г.

Начало нэпа, или, вернее, период перехода к нэпу от политики «военного коммунизма» был очень тяжелым для населения, особенно для городского. Продуктов еще не хватало, свирепствовала безработица. Булгаков с 1 октября 1921 г. был назначен секретарем Литературного отдела (ЛИТО) Главполитпросвета, который просуществовал недолго: 23 ноября отдел был ликвидирован и с 1 декабря Булгаков считался уволенным. Пришлось искать новую работу. Михаил стал сотрудничать в частной газете «Торгово-промышленный вестник». Но вышло всего шесть номеров, и к середине января 1922 г. Булгаков вновь оказался безработным. 16 февраля появилась надежда устроиться в газету «Рабочий» – орган ЦК ВКП (б), а с начала марта он стал ее сотрудником, опубликовав там около 30 репортажей и очерков. Параллельно, с середины февраля, с помощью брата А.М.Земского, Бориса Михайловича, Булгаков получил место заведующего издательским отделом в научно-техническом комитете Военно-воздушной академии им. Н.Е.Жуковского (сам Б.М.Земский состоял постоянным членом комитета). Это давало хоть какую-то возможность жить.

1 февраля 1922 г. на Булгакова обрушилось большое горе, первое после смерти отца. В Киеве умерла его мать, Варвара Михайловна. Михаил и Тася на похороны не поехали. Об обстоятельствах, связанных с этим печальным событием, вспоминала Т.Н.Лаппа-Булгакова: «У нас ни копейки не было… даже разговора не было об этом… Я немножко удивилась, но он как раз в этот день должен быть идти куда-то играть. Он устроился… какая-то бродячая труппа (актеров) была, и мы получили телеграмму. Как раз это вечером было… Откуда мы могли взять деньги?.. Очень трудно было доставать билеты. Он нигде не работал, я нигде не работала, одними вещами (присланными из Киева и подаренными московскими родственниками. – Б.М.) жили, и те уж на исходе были. Бывало так, что у нас ничего не было – ни картошки, ни хлеба, ничего. Михаил бегал голодный». Мать Булгаков любил, хотя нередко и конфликтовал с нею (особенно, когда она стала Воскресенской, подарив своим детям отчима). Ее памяти он посвятил самые добрые слова в романе «Белая гвардия». Да и сама смерть матери, как признавал ее сын, явилась одним из толчков к реализации замысла этого произведения.

Однако самый трудный и тяжелый период жизни Булгакова в Москве близился к завершению. С устройством на работу в конце февраля и марте 1922 г. материальное положение семьи стало постепенно улучшаться, чему способствовали публикации репортажей и статей. Еще 4 февраля в газете «Правда» (!) был напечатан первый московский репортаж Булгакова «Эмигрантская портняжная фабрика», затем репортажи и статьи, очерки, фельетоны и рассказы под разными псевдонимами стали появляться в «Рабочем» («Рабочей газете»), в журнале «Рупор», других московских изданиях. С начала апреля Булгаков поступает литературным обработчиком в газету железнодорожников «Гудок». В его задачу входит придание литературной формы корреспонденциям из провинции, не отличавшимся грамотностью. Параллельно он пишет для «Гудка» репортажи, рассказы и фельетоны (их выявлено около 120), работает там в составе «четвертой полосы», бригаде журналистов с впоследствии громкими литературными именами – В.Катаевым, Ю.Олешей, И.Ильфом, Е.Петровым и другими. Затевает он и дело как бы продолжающее его службу в ЛИТО: печатает в разных изданиях объявления, что «…работает над составлением полного библиографического словаря современных русских писателей с их литературными силуэтами…». Призыв Булгакова не был поддержан, такой словарь не состоялся, но один «силуэт» – о Юрии Слезкине – писатель успел опубликовать.

Такая служба и такая «продукция» для «Гудка», «Рабочего» и других советских газет и журналов не приносила морального и творческого удовлетворения, хотя и обеспечивала писателя хлебом насущным. И все же средств постоянно не хватало. 18 апреля 1922 г. Булгаков сообщал сестре, что, помимо прочего, работает еще конферансье в небольшом театре. А с мая он начинает сотрудничество в эмигрантской «сменовеховской» газете «Накануне» и ее «Литературном приложении». Газета выходила в Берлине на советские деньги и была относительно, по-европейски, либеральной, способствуя возвращению эмигрантской интеллигенции на родину. Булгаков напечатал там 25 лучших очерков, рассказов и фельетонов того времени (в советских газетах и журналах они не проходили), и с этих публикаций началась его известность как журналиста. Газета имела и московскую редакцию, а возглавлявший «Литературное приложение» А.Н.Толстой требовал у москвичей: «Шлите побольше Булгакова».

Сам же Булгаков, несмотря на такую популярность, крайне скептически относился к политике «пути эволюции умов и сердец», проводимой в этой газете. В своем дневнике «Под пятой» (он вел его в 1922-1926 гг.), в записи 26 октября 1923 г. писатель так отозвался о газете: «Мои предчувствия относительно людей никогда меня не обманывают. Никогда. Компания исключительной сволочи группируется вокруг «Накануне». Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени. Но одно могу сказать с чистым сердцем перед самим собой. Железная необходимость вынудила меня печататься в нем. Не будь «Накануне», никогда бы не увидели света ни «Записки на манжетах», ни многое другое, в чем я могу правдиво сказать литературное слово. Нужно было быть исключительным героем, чтобы молчать в течение четырех лет, молчать без надежды, что удастся открыть рот в будущем. Я, к сожалению, не герой». Признанный успех публикаций Булгакова в газетах Москвы и Берлина, в ряде журналов выдвигает его в первые ряды московских литераторов, молодых прозаиков «новой волны». Писатель приглашается на литературные вечера, собрания и концерты, записывается в творческий профсоюз, выступает в кружках гуманитарной интеллигенции: в «Зеленой лампе» у Л.В.Кирьяновой, «Никитинских субботниках» у Е.Ф.Никитиной, в кружке поэтов «Узел» у П.Н.Зайцева, участвует в литературных чтениях «Вечера на Козихе» у В.Е.Коморского…

К середине 1920-х гг. у него на творческом счету две повести («Дьяволиада», 1923 г. и «Роковые яйца», 1924 г.), автобиографические «Записки на манжетах», десятки рассказов, очерков, фельетонов, – все это составило три книжки избранной прозы, вышедших в Москве и Ленинграде. В начале 1925 г. написана повесть «Собачье сердце», не разрешенная к печати и увидевшая свет лишь спустя несколько десятилетий… Через одиннадцать лет после создания последней повести он считал, что «повесть грубая». И можно предположить, что и «Роковые яйца», и «Собачье сердце», не говоря уже о «Дьяволиаде». Булгаков рассматривал лишь в качестве подготовительного этапа к осуществлению по-настоящему крупных замыслов. Их реализация уже происходила. Работая ночами, в 1923-1924 гг. он пишет свое главное произведение того времени, роман «Белая гвардия» («Желтый прапор»), биографически соотнесенный с испытанными автором событиями «скоропадчины» и «петлюровщины» в Гражданской войне в Киеве на рубеже 1918-1919 гг. Первые две части романа публикуются в журнале «Россия», третья не вышла из-за закрытия журнала. Полный текст романа был издан в конце 1920-х гг. в Париже и в 1966 г. в Москве. Об этом событии и строки в «Автобиографии» (1924 г.): «Год писал роман «Белая гвардия». Роман этот я люблю больше всех других моих вещей».

Тогда же произошли изменения и в его личной жизни. В начале января 1924 г. Булгаков участвовал в вечере, устроенном газетой «Накануне» в Бюро обслуживания иностранцев (Бюробине). Был там без Татьяны Николаевны и познакомился с недавно вернувшейся из-за границы Любовью Евгеньевной Белозерской (см.), ставшей вскоре его второй женой: уже в апреле 1924 г. Булгаков и Т.Н.Лаппа оформили развод. Так случилось, что их брак давно приближался к крушению. Татьяна Николаевна вспоминала, что ощущала надвигающийся разрыв еще в Батуме, когда Булгаков собирался эмигрировать. Встреча же в Москве подтвердила, что былой близости между супругами уже нет: «Когда я жила в медицинском общежитии, то встретила в Москве Михаила. Я очень удивилась, потому что думала, мы уже не увидимся. Я была больше чем уверена, что он уедет. Не помню вот точно, где мы встретились… Но ничего у меня не было – ни радости никакой, ничего, все уже как-то… перегорело».

Михаил и Тася провели вместе самые тяжелые последние годы и месяцы их жизни – с осени 1919 до весны 1922 года, в 1917-1918 гг. жена много сделала, чтобы избавить Булгакова от губительного недуга – пристрастия к наркотикам, в 1920 г. спасла от тифа… Однако уже во Владикавказе Михаил целиком отдался своему призванию писателя и драматурга. Татьяна Николаевна же была достаточно равнодушна к литературной деятельности мужа, своих работ он ей вообще не показывал. Булгаков теперь стремился войти в литературно-театральную московскую среду, к которой Т.Н.Лаппа не принадлежала. Иное дело Любовь Евгеньевна, артистичная, «нарядная и надушенная дама», приехавшая из Европы… Она вернулась в Россию со своим прежним мужем – «сменовеховским» журналистом из «Накануне» И.М.Василевским (Не-Буквой). Свое знакомство с Булгаковым Л.Е.Белозерская описывает так: «Передо мною стоял человек лет 30-32-х; волосы светлые, гладко причесанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри грубо вырезанные; когда говорит, морщит лоб. Но лицо, в общем, привлекательное, лицо больших возможностей. Это значит – способновы ражать самые разнообразные чувства. Я долго мучилась, прежде чем сообразила, на кого же все-таки походил Михаил Булгаков. И вдруг меня осенило – на молодого Шаляпина! Одет он был в глухую черную толстовку без пояса, «распашонкой». Я не привыкла к такому мужскому силуэту, он показался мне слегка комичным, так же как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые я сразу вслух окрестила «цыплячьими» и посмеялась… Я поняла, что он обидчив и легко раним…» Их брак был зарегистрирован 30 апреля 1925 г. – через год после развода с Т.Н.Лаппа и почти через полгода после начала совместной жизни.

Конечно, инициатором и виновником разрыва с Тасей был Михаил, и со стороны строгих ревнителей морали (к ним принадлежали сестры, ближайшие родственники и некоторые их знакомые и друзья из района Патриарших прудов) он заслуживал осуждения. Тем более, что Татьяна Николаевна осталась без профессии и практически без средств к существованию; она стала, по ее собственным словам, «гола как мышь». Из удобной комнаты в квартире 34 дома 10 на Б.Садовой, где она жила с Булгаковым с начала 1924 г. у квартировладельцев Манасевичей, ей пришлось перебраться в полуподвальную комнату (кв.26) в том же доме. Стала ходить на курсы машинисток, потом на курсы кройки и шитья. Потом, чтобы получить профсоюзный билет, пошла на стройку, кирпичи носила, выдавала инструмент. Потом устроилась работать в регистратуру Марьино-Рощинской амбулатории, потом в поликлинику при Белорусско-Балтийской железной дороге. Эти профессии пригодились ей, когда в 1936 г. она уехала с новым мужем, А.П.Крешковым, в Черемхово под Иркутск… Однажды, примерно через год после их фактического развода, Булгаков пришел к ней, чтобы показать номер журнала, где опубликована первая часть «Белой гвардии» («Россия», 1925, № 4). Роман открывался посвящением Л.Е.Белозерской. Это не могло не возмутить Татьяну Николаевну. Она вспоминала: «Я все-таки удивляюсь, – сказала я ему, – кажется, все это мы пережили вместе… Я все время сидела около тебя, когда ты писал, грела тебе воду. Вечерами тебя ждала…» А он сказал: «Она меня попросила. Я чужому человеку не могу отказать, а своему – могу». – «Ну, и забирай свою книжку…» И бросила журнал ему под ноги».

Уже после расставания Булгаков, по словам Т.Н.Лаппа, не раз говорил ей: «Из-за тебя, Тася, Бог меня покарает»; позже он помогал ей как мог материально, и перед самой кончиной хотел ее видеть, чтобы проститься… В богемной же среде, куда все более втягивался Булгаков, на узы брака смотрели легко, мало кто из знакомых был женат только один раз, и поведение будущего автора «Мастера и Маргариты» не выделялось ничем особенным. Глупо осуждать и корить его за это. Наверное, играли роль и его собственный характер, и творческие моменты, ибо нередко новая любовь на самом деле приносит вдохновение.

Любовь Евгеньевна Белозерская увлекалась литературой и театром, одно время сама танцевала в Париже, была весьма начитана, обладала хорошим литературным и художественным вкусом. Творчество Булгакова она высоко ценила. Л.Е.Белозерская происходила из старинного дворянского рода. Отец ее был дипломатом. Он умер через два года после рождения дочери и за двадцать лет до революции. Мать имела музыкальное образование, полученное в Московском институте благородных девиц. Сама Люба с серебряной медалью окончила Демидовскую гимназию. У нее был неплохой голос и литературные способности. Окончила Белозерская и частную балетную школу в Петербурге. Во время Первой мировой войны она работала сестрой милосердия, в Гражданскую – судьба забросила ее в Киев. Любовь Евгеньевна, свой первый рассказ написавшая еще в Париже, быстро сблизилась со старомосковской, «пречистенской» интеллигенцией и помогла войти в этот круг и Михаилу Афанасьевичу. Здесь были писатели, художники, театральные декораторы, филологи, философы, искусствоведы и люди многих других гуманитарных профессий, революции не сочувствующие, но с ней смирившиеся. С конца 1920-х гг. многие подвергались репрессиям и сгинули в лагерях и ссылках. Булгаков с Белозерской жили в сердце этой «пречистенской Москвы» – почти на самой Пречистенке в Чистом (Обуховом) переулке.

Уезжая в конце 1924 г. из дома на Большой Садовой, Булгаков оставлял в прошлом свою трудную жизнь начала этого десятилетия, прежнюю жену и приобретенных к этому времени некоторых московских знакомых – Крешковых, Коморских, Д.Кисельгофа, Ю.Слезкина, нескольких «гудковцев» и «накануневцев». К этому дому и Патриаршим прудам он вернется только в своем творчестве. А пока Булгакову и Белозерской пришлось искать пристанища. До Пречистенки жили в Арбатском переулке, в особняке на Большой Никитской. Наконец поселились в пречистенских переулках: с ноября 1924 г. до июня 1926 г. – в Обуховом пер., 9 (во флигеле арендатора), с июля 1926 г. до июля 1927 г. – в две комнатки особнячка в М.Левшинском пер., 4; а потом – переехали на продолжение Пречистенки, Б.Пироговскую ул., 35а, в снятую у застройщика-архитектора А.Ф.Стуя трехкомнатную квартиру (№6) на первом этаже. Здесь Булгаков оставался до февраля 1934 г. (сначала с Любовью Евгеньевной, потом с третьей женой – Еленой Сергеевной), восстановив в какой-то мере на относительно длительное время важнейший для себя компонент нормальных условий существования.

Обухов или Чистый переулок был уже знаком Булгакову. Здесь (дом 1, кв. 12) жили с 1900-х гг. его любимые «дядьки» – братья-врачи Н.М. и М.М.Покровские, у которых он останавливался во время прежних московских приездов. С Николая Михайловича и его квартиры и окружения списаны черты профессора Филиппа Филипповича Преображенского и его домашней «клиники» в повести «Собачье сердце», которая и была написана в то время и по соседству. Знакомство же с другими профессорами-гуманитариями Пречистенки не заставило себя ждать. Любовь Евгеньевна вспоминала: «Прелесть нашего жилья состояла в том, что все друзья жили в том же районе. Стоило перебежать улицу, пройти по параллельному переулку – и вот мы у Ляминых. Еще ближе – в Мансуровском переулке – Сережа Топленинов, обаятельный и компанейский человек, на все руки мастер, гитарист и знаток старинных романсов. В Померанцевом переулке – Морицы; в нашем М.Левшинском – Владимир Николаевич Долгоруков (Владимиров), наш придворный поэт Вэ Дэ…» Здесь упоминаются новые друзья Булгакова – филолог Н.Н.Лямин, его жена Н.А.Ушакова, художник-иллюстратор и фотограф, театральный художник-макетчик из МХАТа С.С.Топленинов, писатель В.Н.Долгоруков. Скоро их друзьями стали артисты и режиссеры Художественного театра, Театра имени Евг.Вахтангова, Московского Камерного театра, где шли булгаковские пьесы. Дружили они с семьями Понсовых, Стронских, Шервинских… Но главной на Пречистенке для Булгаковых была ГАХН (Государственная академия художественных наук), один из последних оплотов дореволюционной культуры, просуществовавшая под неусыпным большевистским оком с 1921 по 1930 гг., когда была закрыта, а многие ее деятели арестованы. Супруги Н.Н.Лямин и Н.А.Ушакова были членами ГАХН. Булгаков был хорошо знаком и дружен с такими видными деятелями Академии, как ее вице-президент, известный философ Г.Г.Шпет, философ и литературовед П.С.Попов (друг и первый биограф писателя), искусствовед Б.В.Шапошников, театровед В.Э.Мориц, писатель С.С.Заяицкий, искусствовед и художник А.Г.Габричевский, начинающий драматург С.А.Ермолинский и его жена М.А.Чимишкиан… В планах Булгакова зрел соблазнительный замысел написать роман о Пречистенке и ее обитателях, частично осуществленный: на этой улице живут булгаковские профессора: В.И.Персиков («Роковые яйца») и Ф.Ф.Преображенский («Собачье сердце»).

Пречистенское время для Булгакова – это время начала его театрального успеха, начала драматургической деятельности; здесь написаны «Дни Турбиных», «Зойкина квартира», «Багровый остров», московские премьеры которых прошли во второй половине 1920-х гг. «Роман» с Художественным театром (и другими московскими театрами) нашел отражение в прозе писателя 1930-х гг.: это знаменитые «Записки покойника» или «Театральный роман» с автобиографическим героем Максудовым. В действительности же было так: 3 апреля 1925 г. он получает приглашение режиссера МХАТа Б.И.Вершилова придти в театр для разговора, в ходе которого следует предложение написать инсценировку романа «Белая гвардия». Булгаков предчувствовал такой поворот событий: несмотря на то, что вышла из печати только первая часть книги (27 декабря 1924 г.; вторая – в конце апреля 1925 г., а третья не выйдет вовсе из-за закрытия журнала «Россия»), он 19 января начинает первые наброски пьесы по мотивам романа, как и Максудов «играет» в театральную «коробочку». МХАТ откликается положительно: заключает договор с выплатой аванса (на что Булгаков с женой совершает поездку в Крым и гостит у М.А.Волошина в Коктебеле), и уже в июле-августе драматург завершает труд над первой редакцией пьесы «Белая гвардия» и сдает ее театру. Начинается более чем годовая работа режиссеров и артистов Художественного театра над репетициями спектакля, получившего название «Дни Турбиных». Премьера состоялась 5 октября 1926 г. составом «нового поколения» «мхатчиков». Спектакль, ставший символом обновленного МХАТа, стал идти с громадным успехом и практически через день: в октябре «Дни Турбиных» прошли 13 раз, в ноябре и декабре по 14 раз, а уже 14 января 1927 г. состоялся его 50-й, «юбилейный» показ.

В это же время пишется и другая пьеса – комедия «Зойкина квартира», принятая к постановке Театром-студией им.Евг.Вахтаногова (Третьей студией МХАТа). Работа над ней идет в течение почти всего 1926 г., премьера последовала 28 октября, через три недели после «турбинской». Но не все проходило гладко: литературный и особенно театральный успех Булгакова вызвал бешеную зависть и ненависть к нему и к его произведениям критиков: «пролетарских писателей» («рапповцев», «напостовцев»), «комсомольских поэтов», литературных футуристов и иных «экстремистов от культуры», – «неистовых ревнителей». Появились термины «булгаковщина», «подбулгачник», проходили полемические собрания, митинги, диспуты. Руководство культурой в стране (Наркомпросс, Главрепертком) не гасило разбушевавшиеся страсти, а лишь подливало масло в огонь, то запрещая, то разрешая представления. Булгакова перестали печатать газеты и журналы. Дело дошло до рассмотрения в Правительстве, на Политбюро. Вмешались и органы ОГПУ НКВД, установившие за писателем негласную слежку, наводнившие его окружение доносчиками и информаторами. Опубликованные теперь некоторые из этих «корреспонденций» производят угнетающее впечатление. Происходили и личные контакты с агентами Лубянки: 7 мая 1926 г. был обыск в комнате Булгакова во флигеле дома 9 в Обуховом переулке, произведенный сотрудниками ОГПУ. Изъяты машинописные экземпляры повести «Собачье сердце» и рукопись личного дневника «Под пятой» (они были возвращены писателю лишь три года спустя, после снятия с них копий, по ходатайству А.М.Горького, и тогда же Булгаков дневник уничтожил; эти копии его в сокращенном виде стали доступны исследователям лишь недавно из рассекреченных архивов спецслужб). Современные публикации дневниковых записей 1922-1926 гг. показали как бы «нового Булгакова», осветили дополнительные штрихи его биографии тех лет, позволили узнать его суждения о творчестве и литературном труде: «… я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верю, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я знаю» (2.IX.1923 г.). «В литературе я медленно, но все же иду вперед. Это я знаю твердо. Плохо лишь то, что у меня никогда нет ясной уверенности, что я действительно хорошо написал. Как будто пленкой какой-то застилает мой мозг и сковывает руку в то время, когда мне нужно описывать то, во что я так глубоко и по-настоящему проникаю мыслью и чувством» (30.IX.1923 г.).

«В минуты нездоровья и одиночества предаюсь печальным и завистливым мыслям. Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе была причиной этого. Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей выливающимися в произведениях, трудно печататься и жить» (26.X.1923 г.). «…В литературе вся моя жизнь. Ни к какой медицине я никогда больше не вернусь… Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним – писателем» (6.XI.1923 г.).

Органы секретных служб продолжали настойчиво проявлять свой интерес к личности Булгакова. 22 сентября и 18 ноября 1926 г. писатель вызывался в ОГПУ на допросы. Там он, в частности, показал: «На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она представляется мне гораздо более кулацкой, чем это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно. Я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало и вот по какой причине: я занят. Я очень интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые, порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги. Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу. Отрицательные явления жизни в советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я – сатирик)». Приблизительно так он писал в «Письме Правительству СССР» через четыре года.

Поводом для этого послужили события, заставившие Булгакова назвать 1929 год – «годом катастрофы». Усилия по дискредитации писателя, предпринятые чиновной номенклатурой и их прихлебателями-критиками, не пропали даром: в этот год были сняты с репертуара «Дни Турбиных», «Зойкина квартира», «Багровый остров» (пьеса, написанная для Московского Камерного театра и шедшая там с большим успехом с декабря 1928 г. по июнь 1929г.), запрещены репетиции новой пьесы «Бег» и постановка пьесы «Кабала святош» (обе во МХАТе). В сериях писем в вышестоящие инстанции и А.М.Горькому Булгаков сообщает о неблагоприятной для себя литературно-театральной ситуации и тяжелом материальном положении. В письме 28 марта 1930 г., разосланном в адрес Генсека И.В.Сталина и других членов Политбюро и правительства, он обращается с просьбой определить его судьбу и, либо дать право эмигрировать, либо предоставить возможность работать режиссером-ассистентом во МХАТе. Булгаков писал: «Я прошу Советское правительство принять во внимание, что я не политический деятель, а литератор и что всю мою продукцию я отдал советской сцене… Я обращаюсь к гуманности Советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу…» В другом письме Сталину (30 мая 1931 г.) он констатировал: «На широком поле словестности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашенный ли волк, стриженный ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мною и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе… Нет такого писателя, чтобы он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчит – погибнет… Я переутомлен… «Такой Булгаков не нужен советскому театру», – написал нравоучительно один из критиков, когда меня запретили. Не знаю, нужен ли я советскому театру, но мне советский театр нужен как воздух…».

Вопрос о «литераторе Булгакове» обсуждался на заседании Политбюро и был решен положительно: 18 апреля ему позвонил Сталин. Состоялся примечательный и теперь уже легендарный диалог, свою позицию в котором писатель впоследствии оценивал как одну из пяти главных ошибок в жизни:
Сталин: Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь. А может быть, правда – вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?
Булгаков: Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
Сталин: Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
Булгаков: Да, я хотел. Но я говорил об этом, и мне отказали.
Сталин: А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся…
Завершая разговор, собеседники договорились о личной встрече (она так и не состоялась). А в Художественный театр Булгаков и обратиться не успел: оттуда позвонили и пригласили. Уже в мае 1930 г. он был принят на должность режиссера и приступил к инсценировке «Мертвых душ» Н.В.Гоголя; в январе-марте 1932 г.во МХАТе были возобновлены «Дни Турбиных» и начались репетиции «Кабалы святош» («Мольера»). Жизнь начала улучшаться.

В «Заметках автобиографического характера», записанных в 1928-1929 гг. другом Булгакова филологом П.С.Поповым, писатель доверительно сообщал: «Первый рассказ написал лет семи: «Похождения Светлана». Начинался рассказ так: «Внизу большое поле…», потому что всадник мог видеть поле перед собой. До 5-го класса гимназии не писал, наступил перерыв. Затем стал писать юморески. В революционные годы писал фельетоны. Наиболее выдающийся – «День главного врача», где описывается военная обстановка <…> Свой роман («Белая гвардия» – Б.М.) считаю неудавшимся, хотя выделяю из своих других вещей, так как к замыслу относился очень серьезно. По вопросу предпочтения повествовательной или драматической формы полагаю, что тут нет разницы в смысле выделения одного в противовес другому – обе формы связаны так же, как левая и правая рука пианиста. Потребность слушать музыку для меня очень характерна. Можно сказать, что музыку, хорошую, я обожаю. Способствует творчеству. Очень люблю Вагнера. Предпочитаю симфонический оркестр с трубами… <…> Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе».

Рубеж 1929 г. – начала 1930-х гг. был насыщен для Булгакова драматическими событиями не только сугубо творческого характера. Назревали новые серьезные перемены в его личной жизни. Л.Е.Белозерская отметила в своих мемуарах: «По мере того, как росла популярность М.А. как писателя, возрастало внимание к нему со стороны женщин, многие из которых… проявляли уж черезчур большую настойчивость…» Тогда же, 28 февраля 1929 г., как вспоминала Любовь Евгеньевна, у Михаила Афанасьевича произошло знакомство с будущей третьей женой: «…Мы с М.А. поехали как-то в гости к его старым знакомым, мужу и жене Моисеенко (жили они в доме Нирензее в Гнездниковском переулке). За столом сидела хорошо причесанная дама – Елена Сергеевна Нюренберг (см.), по мужу Шиловская. Она вскоре стала моей приятельницей и начала запросто и часто бывать у нас в доме».

Не менее дружеские чувства к Е.С.Шиловской испытывал на первых порах и Булгаков, но скоро они поняли, что любят друг друга. Елена Сергеевна происходила из интеллигентной рижской семьи Нюренбергов. Отец, адвокат в Киеве, С.М.Нюренберг (см.) – перешедший в православие потомок многодетной еврейской семьи из г.Бердичева, мать – Александра Александровна (в девичестве Горская) (см.) была дочерью православного священника Псковской губернии. Получив в Риге гимназическое образование и оказавшись с родителями в Москве, она начинает свою службу в РОСТА, затем работает в секретариате газеты «Известия». Первое ее замужество – с офицером Г.М.Нееловым – было кратковременным, осенью 1921 г. она выходит замуж за сослуживца Неелова, командарма Е.А.Шиловского (см.), в браке с которым у нее рождаются двое сыновей, Евгений и Сергей. Отношения с Е.С.Шиловской приобрели новый поворот и во многом изменили жизнь Булгакова.

В 1967 г. Елена Сергеевна вспоминала, почему она хотела познакомиться именно с Булгаковым: «Я интересовалась им давно. С тех пор, как прочитала «Роковые яйца» и «Белую гвардию». Я почувствовала, что это совершенно особый писатель, хотя литература 20-х годов у нас была очень талантлива. Необычайный взлет был у русской литературы. И среди всех был Булгаков, причем среди этого большого созвездия он стоял как-то в стороне по своей необычности, необычности языка, взгляда, юмора: всего того, что, собственно, определяет писателя. Все это поразило меня…» По утверждению Елены Сергеевны, ни она, ни Михаил Афанасьевич первоначально не хотели идти в гости на масленицу 1929 г. к художникам Моисеенко, но, в конце концов, оба пошли (Елена Сергеевна – во многом из-за ожидавшегося присутствия Булгакова): «В общем, мы встретились и были рядом. Это была быстрая, необычайно быстрая, во всяком случае с моей стороны, любовь на всю жизнь. Я поняла, что это моя судьба, несмотря на все, несмотря на безумно трудную трагедию разрыва. Я пошла на все это, потому что без Булгакова для меня не было бы ни смысла жизни, ни оправдания ее».

Но по воспоминаниям очевидцев, все это для Е.С.Шиловской происходило далеко не в идиллических обстоятельствах. На парижском издании романа «Белая гвардия» Булгаков сделал многозначительную надпись: «Справка. Крепостное право было уничтожено в … году. Москва, 5.II.31 г.», а через полтора года спустя приписал: «Несчастье случилось 25.II.31 года». М.А.Чимишкиан, супруга драматурга С.А.Ермолинского в 1930-х гг., друг Булгакова и Л.Е.Белозерской, передавала описание этого памятного дня в квартире на Б.Пироговской улице со слов Любови Евгеньевны: «Тут такое было! Шиловский прибегал, грозил пистолетом…» По словам Марики Артемьевны, Булгаков с Белозерской рассказали ей, что Шиловский каким-то образом узнал о связи драматурга с Еленой Сергеевной, причем «Люба тогда против их романа, по-моему, ничего не имела – у нее тоже были какие-то свои планы…»

Есть и другая версия этого объяснения, исходящая уже от Елены Сергеевны: «Шиловский потребовал, чтобы Булгаков пришел к нему». Елена Сергеевна не слышала их разговора, муж не позволил ей присутствовать. Пряталась за воротами церкви, неподалеку. Видела, как Булгаков, «понурый и бледный», входил в их дом. Во время разговора Шиловский выхватил пистолет. Как должен был на это ответить Булгаков? Наверное, так, как передает Елена Сергеевна. Побледнев, сказал тихо и сдержанно: «Не будете же Вы стрелять в безоружного?.. Дуэль – пожалуйста!» То ли от этой угрозы, то ли оттого, что Шиловский заявил: в случае развода он детей не отдаст, – Елена Сергеевна и Булгаков расстались на 18 месяцев. Писатель одной из пяти своих жизненных «роковых ошибок» считал «робость и слабость» при выяснении отношений с Шиловским.

На время вынужденного разрыва с Е.С.Шиловской приходится короткая романтическая история у Булгакова с молодой и интересной дамой, Маргаритой Петровной Смирновой (1899-1990), которая потом, после публикации главного романа писателя, уверенно зачисляла себя в прототипы булгаковской Маргариты, обращая внимание, в частности, на сходство имен, предметов личных вещей, некоторые биографические детали. Действие их романа происходило в районе Мещанских улиц в Москве, вблизи Виндавского (Рижского) вокзала. М.П.Смирновой запомнился внешний вид Булгакова, представшего перед ней в охотничьем или мотоциклетном костюме, в крагах, провожавшего ее домой на Третью Мещанскую (теперь Щепкина) улицу, 43, к небольшому деревянному дому. Мемуаристка видит в своем жилище прототип «арбатского готического особняка» Маргариты (этот домик не сохранился, но солидный дом рядом – № 47 – со стрельчатой, под готику, угловой башенкой цел до сих пор), а муж героини этого кратковременного увлечения писателя, как и в «Мастере и Маргарите», был высокопоставленным инженером: Алексей Николаевич Смирнов занимал посты комиссара-инспектора железных дорог РСФСР (в 1920-х гг.) и помощника начальника Коммунального отдела Северной железной дороги (в 1930-х гг.).

М.П.Смирнова не ошибалась, описывая Булгакова в спортивном костюме: в то время он увлекался мотоциклом, предоставленном ему одним из видных деятелей МХАТа. Л.Е.Белозерская увлекалась конной ездой и автомобилем. Интересы супругов были разнообразны, и Любовь Евгеньевна, очевидно, до последнего момента не рассматривала связь мужа с Е.С.Шиловской серьезно, отнеся ее к числу тех многочисленных мимолетных увлечений, какое было, в частности, у Булгакова с М.П.Смирновой. Но с Еленой Сергеевной получилось иначе. Сама она рассказывала о дальнейшем так: «… Все-таки это была судьба. Потому что, когда я в первый раз (после возвращения домой из Лебедяни в середине августа 1932 г. – Б.М.) вышла на улицу, то встретила его; и первой фразой, которую он сказал, было: «Я не могу без тебя жить». И я ответила: «И я тоже». И мы решили соединиться, несмотря ни на что». На последнем листе парижского издания «Белой гвардии» Булгаков записал: «А решили пожениться в начале сентября 1932 года. 6.IX.1932 г.» Теперь Шиловский поступил действительно как благородный человек и дворянин. Сохранился отрывок письма к нему от Булгакова, датированный тоже 6 сентября 1932 г.: «Дорогой Евгений Александрович, я виделся с Еленой Сергеевной по ее вызову, и мы объяснились с нею. Мы любим друг друга так же, как любили раньше. И мы хотим пожениться…»

Трудное для себя решение преподаватель Военно-воздушной академии Е.А.Шиловский принял несколько раньше. За три дня до письма к нему Булгакова, 3 сентября 1932 г. он писал в Ригу родителям покидающей его жены: «Когда вы получите это письмо, мы с Еленой Сергеевной уже не будем мужем и женой…» Такое решение созрело, видимо, уже в середине лета этого же года. Цитируя рассказ Е.С.Шиловской, современный исследователь пишет: «Летом Елена Сергеевна уехала с детьми в Лебедянь, отдыхать. И оттуда после мучительных раздумий, написала мужу: «Отпусти меня!..» Молила Бога об ответе – и откуда-то сверху упал конверт: бросил в форточку почтальон… Пошла искать место, где бы прочесть без детей… Шиловский отпускал меня. Он писал: «Я относился к тебе как к ребенку, был не прав… Можно мне приехать?» Приехал, жил несколько дней. Вдруг – стал умолять, чтобы осталась в доме. Я, дура, согласилась… Вернулась в Москву в конце лета. Миша сказал мне, когда узнал, что я собираюсь остаться в доме: – «Ты что, с ума сошла?» Я написала Шиловскому в Сочи. М.А. приписал: «Дорогой Евгений Александрович, пройдите мимо нашего счастья…» Шиловский прислал ответ – мне. Была приписка: «Михаил Афанасьевич, то, что я делаю, я делаю не для Вас, а для Елены Сергеевны». Миша побледнел. Всю жизнь это горело на лице как пощечина…»

3 октября 1932 г. Шиловские были разведены, а 4 октября зарегистрирован брак между Еленой Сергеевной и Булгаковым. Сохранилась шутливая записка Михаила Афанасьевича, переданная в день бракосочетания на заседании в Художественном театре режиссеру В.Г.Сахновскому: «Секретно. Срочно. В 3 3/4 дня я венчаюсь в Загсе. Отпустите меня через 10 минут». Так они стали законными мужем и женой. Дети с прежним мужем были «поделены». Старший, Женя, хотя и боготворил мать, но вынужден был остаться с отцом, воспитываясь вскоре уже и мачехой, новой женой Е.А.Шиловского, М.А.Толстой-Дымшиц. Младший, пятилетний Сережа, переселился с матерью к Булгакову (на Б.Пироговскую ул., 35а). Михаил Афанасьевич полюбил его как родного, тот отвечал взаимностью, называя своего отчима Потапом. Сам Евгений Александрович в глубине души Булгакова не простил, с ним практически не встречался, но бывшей жене и сыну помогал неукоснительно. Летом 1932 г. Булгаков вступил в писательский кооператив, надстраивающий дом в Нащокинском переулке (ул.Фурманова, 3-5); в новую квартиру (№ 44) семья въехала 18 февраля 1934 г. Временно же они жили на Б.Пироговской, причем Л.Е.Белозерской купили однокомнатную квартиру в этом же доме. Отношения с бывшей женой были выяснены в том же октябре. Булгаковское письмо помечено Л.Е.Белозерской как «Последняя записка в общем доме». Этот разговор Любовь Евгеньевна впоследствии вспоминала: «Мы поговорили. Боже мой! Какой же был разговор. Бедный мальчик… Но я все поняла. Слезы лились между его пальцев (лицо загородил руками)…» Нелегко далось Булгакову прощание со второй женой; видно, как и с Т.Н.Лаппа, он чувствовал свою вину, как мог, помогал Л.Е.Белозерской материально.

Разрыв с Белозерской не привел, как раньше, к большим переменам в жизни Булгакова: и Б.Пироговская улица и Нащокинский переулок также относились к «влиянию» Пречистенки, были, так сказать, в «пречистенском регионе». Сестры в Москве и братья в Париже встретили с пониманием изменения в судьбе брата. Не было больших перемен в друзьях, знакомых, в круге общения Булгакова. И с Любовью Евгеньевной и с Михаилом Афанасьевичем сохранили отношения и дружили с Еленой Сергеевной Павел Сергеевич Попов и его жена Анна Ильинична, внучка Л.Н.Толстого, Н.Н.Лямин и Н.А.Ушакова, С.А.Ермолинский и М.А.Чимишкиан, многие другие. Елена Сергеевна описывала их самых близких друзей, многие из которых приятельствовали и с Белозерской: «У нас был небольшой круг друзей, были художники – Дмитриев Владимир Владимирович, Вильямс Петр Владимирович, Эрдман Борис Робертович (брат драматурга. – Б.М.). Это был дирижер Большого театра Мелик-Пашаев, это был Яков Леонтьевич Леонтьев, директор Большого театра. Все они с семьями, конечно, с женами. И моя сестра Ольга Сергеевна Бокшанская, секретарь Художественного театра, со своим мужем Калужским, несколько артистов Художественного театра: Конский, Яншин, Раевский, Пилявская. Это был небольшой кружок для такого человека, как Михаил Афанасьевич, но они у нас собирались почти каждый день…»

Именно в таких сложных личных обстоятельствах – и драматических, и радостных – Булгаков приступил к осуществлению своего главного произведения – будущего романа «Мастер и Маргарита». На различных рукописях Булгаков по-разному датировал начало работы над ним – то 1928-м, то 1929 годом. Скорее всего, в 1928 г. роман был только задуман, а в 1929-м началась работа над текстом первой редакции. 8 мая 1929 г. писатель сдал в издательство «Недра» главу «Мания фурибунда» из романа «Копыто инженера» (под псевдонимом К.Тугай). В переводе с медицинской латыни название главы означало «мания ярости», и она примерно соответствовала по содержанию главе в окончательной редакции «Дело было в Грибоедове» (сохранился лишь только первый лист черновика). Этой публикацией Булгаков рассчитывал хоть немного поправить свое материальное положение, но глава в «Недрах» так и не появилась.

В марте 1930 г. первая редакция будущего «Мастера и Маргариты» (вместе с «черновиком романа о театре» и «черновиком комедии») была Булгаковым уничтожена (сохранена лишь часть черновиков). По свидетельству Л.Е.Белозерской, рукопись уже существовала в виде машинописи, хотя Любовь Евгеньевна не могла точно сказать, был ли роман в этой редакции фабульно завершен или нет. Образ типа будущей Маргариты в романе, как ей помнилось, присутствовал уже тогда, причем Любовь Евгеньевна утверждала, что это она «подсказала» героиню, чтобы уравновесить преобладание мужских персонажей (в сохранившихся фрагментах этой «Маргариты» нет). Представляется все же, что мемуаристка несколько ошибается. Ранний вариант романа не предполагал в виде главных героев ни мастера, ни Маргариту, появившихся в более поздних редакциях в середине 1930-х гг. Главный же побудительной причиной создания таких героев была сугубо биографическая – третья женитьба писателя. Ведь именно в Елене Сергеевне Булгаков, наконец, обрел возлюбленную, для которой в жизни главным было его творчество (вероятно, двум первым женам этого качества не хватало, что и способствовало разрыву). И именно она явилась главным прототипом героини «Мастера и Маргариты», именно ей посвящен в романе гимн истинной любви: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!.. Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!»

Не способствовали укреплению семьи Булгакова и Белозерской занятия, которыми неожиданно увлеклась Любовь Евгеньевна. Она поступила в автошколу и стала рьяной поклонницей лошадей, занималась в манеже на Поварской улице. Дом порой заполняли мужчины в промасленных куртках, жокеи с ипподрома, шло обсуждение скачек… Елена Сергеевна Шиловская, бывавшая в их доме, впоследствии вспоминала: «Однажды он сказал ей: – Люба, так невозможно, ведь я работаю! – И она ответила беспечно: – Ничего, ты не Достоевский! – Быть может, это был самый тяжелый камень, брошенный в него. Он побледнел, когда рассказывал об этом. Он никогда не мог простить этого Любе…» С Е.С.Шиловской все обстояло по иному; в письме (13.II.1961г.) к брату, А.С.Нюренбергу, в Гамбург, в преддверии 32-й годовщины знакомства с Булгаковым Елена Сергеевна так описала их первую встречу: «Сидели мы рядом, у меня развязались какие-то завязочки на рукаве… я сказала, чтобы он завязал. И он потом уверял всегда, что тут и было колдовство, тут-то я его и привязала на всю жизнь». Здесь она же процитировала надпись, сделанную в день ее именин Булгаковым в 1933 г. на сборнике «Дьяволиада»: «Тайному другу, ставшему явным, жене моей Елене. Ты совершишь со мной мой последний полет. Твой М. 21 мая». И Елена Сергеевна, и Михаил Афанасьевич, очевидно, верили в судьбу, верили, что именно ее воля соединила их навек. И с момента брака с Е.С.Шиловской более женщин в жизни Булгакова биографами не замечено. Елена Сергеевна стала единственной, любимой, бывшей с ним до конца. С 1 сентября 1933 г. Елена Сергеевна по просьбе мужа начинает вести дневник, который является одним из наиболее важных источников биографии Булгакова (сам он, после конфискации ОГПУ в 1926 г. дневника «Под пятой», дневниковых записей из соображений безопасности больше не вел, да к собственному дневнику, не предназначавшемуся к публикации, сильно охладел еще за несколько месяцев до его изъятия органами). В письме к родителям 11 сентября 1932 г. она утверждала: «…Полтора года разлуки мне доказали ясно, что только с ним жизнь моя получит смысл и окраску. Михаил Афанасьевич, который прочел это письмо, требует, чтобы я приписала непременно: …тем более что выяснилось, с совершенной непреложностью, что он меня совершенно безумно любит». 14 марта 1933 г. Булгаков передал жене доверенность на заключение договоров с издательствами и театрами по поводу своих произведений, а также права на получение авторских гонораров, сохраненные ею и после смерти мужа как единственной наследницей писателя и владелицей его творческого архива. Елена Сергеевна печатала под диктовку почти все произведения Булгакова 1930-х гг.

С начала этих лет писатель и драматург оказался буквально завален работой. Сталинский звонок, о котором говорила вся литературная и театральная Москва, а главное – конкретные действия власть предержащих в отношении Булгакова возымели свой положительный результат. С апреля 1930 г. он работает в Театре рабочей молодежи (ТРАМе) консультантом, с 10 мая – во МХАТе режиссером-ассистентом. В ТРАМе приходилось рецензировать потоком поступавшие туда пьесы молодых авторов, радости не доставлявшие, и почти через год (15.III.31 г.) Булгаков оттуда уходит. Во МХАТе же новый режиссер сразу был назначен в планировавшуюся постановку гоголевских «Мертвых душ», и ему заново пришлось писать текст инсценировки (премьера состоялась 28 ноября 1932 г.). Были и другие работы, и не всегда с удачным финалом. Булгаков сотрудничает с Московским передвижным санитарно-просветительным театром Института санитарной культуры, пишет инсценировку «Войны и мира» (по роману Л.Н.Толстого) для Большого драматического театра в Ленинграде и для Ленинградского Красного театра фантастическую пьесу о будущей войне – «Адам и Ева». Последней пьесой заинтересовался и Московский театр им.Евг.Вахтангова: осенью 1931 г. драматург читает ее в театре. Присутствовавший на чтении глава Военно-воздушных сил Красной армии Я.И.Алкнис заявил, что пьесу нельзя ставить, так как по ходу действия гибнет Ленинград. Театры отказались от постановки «Адама и Евы».

Неблагоприятная ситуация продолжалась и позднее: в июле-ноябре 1932 г. Булгаков сочиняет для Театра-студии Ю.А.Завадского пьесу «Полоумный Журден» по известным комедиям Ж.-Б.Мольера, тогда же по договору с издательством «Жургаз» пишет биографию этого драматурга для серии «Жизнь замечательных людей», в 1933-1934 гг. работает над новой редакцией пьесы «Бег» для МХАТа, пишет комедию «Блаженство, или Сон инженера Рейна» для Ленинградского мюзик-холла и Московского театра сатиры. Все эти проекты не получили практического завершения: книга была отклонена, пьесы не поставлены. Несмотря на временные неудачи, Булгаков не прекращает работу над романом «Мастер и Маргарита», личные обстоятельства жизни только благоприятствуют творческому процессу. В конце 1933 г. он на практике использует и свои актерские данные: профессия актера еще с юношеских дачных спектаклей привлекала писателя и драматурга – Михаил Афанасьевич был подлинным человеком театра. 9 декабря Булгаков исполняет роль Судьи на просмотре во МХАТе первых шести картин инсценировки Н.А.Венкстерн «Записок Пиквикского клуба» Ч.Диккенса. В дальнейшем в 1934-1935 гг. Булгаков играл в театре эту роль регулярно, а также принимал участие в радио-спектакле «Пиквикский клуб» во главе бригады коллег-актеров. Опубликованы воспоминания гримера МХАТа в 1931-1936 гг. В.Г.Павлова, который сообщал как он гримировал Булгакова-артиста для этой роли, рассказывал об его участии в массовых сценах спектаклей «Дни Турбиных» и «Реклама».

Главной же для Булгакова в начале и середине 1930-х гг., без сомнения, стала пьеса о Мольере – «Кабала святош». Начатая еще в октябре 1929 г. (в декабре закончена ее первая рукописная редакция), то разрешаемая Главреперткомом (3.X.31 г.), то запрещаемая, она готовилась к постановке сразу в двух театрах. Название «Кабала святош» цензуре не понравилось, и было снято, видимо, чтобы не порождать ненужных аллюзий. 12 октября 1931 г. Булгаков заключил договор о постановке пьесы с Ленинградским БДТ, а 15 октября – с МХАТом. Однако выход «Мольера» в Ленинграде сорвал рядом критических статей в местной прессе драматург Всеволод Вишневский, видевший в Булгакове не только идейного противника, но и опасного конкурента. Во МХАТе судьба пьесы тоже сложилась не очень благополучно. Репетиции затянулись на пять лет, превратившись для актеров и режиссеров (Н.Горчаков и сам Булгаков) в изнурительный марафон. 5 марта 1935 г. спектакль был, наконец, показан К.С.Станиславскому. Ему постановка не понравилась, но основные претензии основатель Художественного театра предъявил не к режиссуре или актерской игре, а к булгаковскому тексту. «Гениальный старик» словно чувствовал цензурную неприемлемость той главной идеи, которая была у Булгакова – трагическая зависимость великого комедиографа от ничтожной власти – напыщенного и пустого Людовика и окружающей его «кабалы святош». Потому-то Станиславский стремился несколько сместить акценты, перенести конфликт в план противостояния гения и не понявшей его толпы. Когда же это не удалось, Станиславский отказался от репетиций. За постановку взялся его сподвижник Вл.И.Немирович-Данченко. 5 февраля 1936 г. прошла первая генеральная репетиция, с публикой, а 16 февраля состоялась премьера «Мольера».

Публике спектакль понравился, а драматургу – не очень. Пышные декорации и игра актеров во многом делали из «Мольера» пьесу на историческую тему. Казалось, все было хорошо, и ничего не предвещало катастрофу. Однако участь постановки была очень быстро решена вне всякой зависимости от мнения зрителя. 29 февраля 1936 г. председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР П.М.Керженцев представил в Политбюро записку «О «Мольере» М.Булгакова (в филиале МХАТа)». Партийный чиновник информировал вождей: «М.Булгаков писал эту пьесу в 1929-1931 гг. …т.е. в период, когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке… он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают. Несмотря на всю затушеванность намеков, политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков не заметит. Он хочет вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата и при «бессудной тирании» Людовика XIV».

Сталин предложение председателя Комитета по делам искусств одобрил, другие члены Политбюро – естественно тоже. Было решено напечатать а центральных газетах статью по материалам Керженцева с осуждением «Мольера». Предвидя такой поворот событий, Булгаков дал мхатовской многотиражке «Горьковец» интервью «Он был велик и неудачлив», где утверждал: «Меня привлекла личность учителя многих поколений драматургов, – комедианта на сцене, неудачника, меланхолика и трагичного человека в личной жизни… Я писал романтическую драму, а не историческую хронику. В романтической драме невозможна и не нужна полная биографическая точность…» (При этом следует отметить, что слова о великом комедиографе из булгаковского интервью оказались вполне применимы и в наше время к характеристике создателя «Кабалы святош», ведь Булгакова вплоть до сегодняшнего дня многие «доброжелатели», совсем как когда-то Мольера, пытаются сохранить в виде мумии или иконы, выступая против предания гласности ряда фактов его личной жизни).

Главный удар по спектаклю «Мольер» был нанесен 9 марта 1936 г., когда в газете «Правда» (главном государственном официозе) появилась инспирированная Политбюро и Керженцевым редакционная статья «Внешний блеск и фальшивое содержание», повторяющая основные тезисы председателя Комитета по делам искусств. «Мольер» в ней назван «реакционной» и «фальшивой» пьесой, Булгаков же обвинен в «извращении» и «опошлении» жизни французского комедиографа, а МХАТу вменялось в вину «прикрытие недостатков пьесы блеском дорогой парчи, бархата и всякими побрякушками». Руководители театра сами отказались от продолжения представлений. Пьеса успела пройти только семь раз. Повторилась история десятилетней давности, но теперь время было другое: Станиславский уже не мог пригрозить уходом из театра, как ради постановки в 1926 г. «Дней Турбиных», а сам вместе с Немировичем-Данченко снял спектакль. В кампании против «Мольера» принял постыдное участие и М.М.Яншин, один из ближайших друзей Булгакова, блестящий исполнитель ролей в его пьесах (Лариосика в «Днях Турбиных» и Бутона, слуги Мольера). 17 марта в газете «Советское искусство» появилась его статья «Поучительная неудача», где утверждалось, что «на основе ошибочного, искажающего историческую действительность текста поставлен махрово-натуралистический спектакль». Как ни оправдывался потом Яншин, как ни открещивался от статьи, утверждая, что репортер газеты, записывающий эту статью-беседу злонамеренно исказил его мысли (и это, наверняка, было сущей правдой), Булгаков навсегда разорвал дружбу с Михаилом Михайловичем. Мхатовцы (режиссер Н.Горчаков и другие) просили драматурга написать «оправдательное письмо», покаяться, переделать и изменить сюжет «Мольера», но Булгаков отказался: «Запятой не переставлю». В своем дневнике 9 сентября 1936 г. Елена Сергеевна отметила: «Из МХАТа М.А. хочет уходить. После гибели «Мольера» М.А. там тяжело: – Кладбище моих пьес». Его пригласили на работу в Большой театр «консультантом-либреттистом». В письме к писателю В.В.Вересаеву (Смидовичу) 2 октября Булгаков так излагал обстоятельства, приведшие его в Большой театр: «Из Художественного театра я ушел. Мне тяжело работать там, где погубили «Мольера». Тесно мне стало в проезде Художественного театра, довольно фокусничали со мной. Теперь я буду заниматься сочинением оперных либретто. Что ж, либретто так либретто!» Свой «роман» с МХАТом, и счастливый, и драматический, писатель изобразил в знаменитых «Записках покойника» («Театральном романе»), оставшимися незаконченными ни на страницах рукописи, ни в жизни…

Булгаков не любил поэзию и стихи (кроме, как он признавался, пушкинских: «Пушкин – не стихи»), однако, признавал талант выдающихся современников-поэтов. Дружил и встречался с А.А.Ахматовой, уважал Б.Л.Пастернака. Однажды на именинах у жены драматурга Тренева, его соседа по писательскому дому, Булгаков и Пастернак оказались за одним столом. Пастернак с особенным каким-то придыханием читал свои переводные стихи с грузинского. После первого тоста за хозяйку Пастернак объявил: «Я хочу выпить за Булгакова!» В ответ на возражение именинницы-хозяйки: «Нет, нет! Сейчас мы выпьем за Викентия Викентьевича, а потом за Булгакова!» – Пастернак воскликнул: «Нет, я хочу за Булгакова! Вересаев, конечно, очень большой человек, но он – законное явление. А Булгаков – незаконное!» Вспоминая о встречах с писателем, завлитчастью МХАТа В.Я.Виленкин отмечал: «Какой был Булгаков человек? На это можно ответить сразу. Бесстрашный – всегда и во всем. Ранимый, но сильный. Доверчивый, но не прощающий никакого обмана, никакого предательства. Воплощенная совесть. Неподкупная честь. Все остальное в нем, даже и очень значительное, – уже вторично, зависимо от этого главного, привлекающего к себе как магнит». Сохранились и другие воспоминания о писателе хорошо знавших его людей, друзей и знакомых. Приведем фрагменты некоторых из них.

Журналист Э.Л.Миндлин: «В Булгакове все – даже недоступные нам гипсово-твердый, ослепительно-свежий воротничок и тщательно повязанный галстук, не модный, но отлично сшитый костюм, выутюженные в складочку брюки, особенно форма обращения к собеседникам с подчеркиванием отмершего после революции окончания «с», вроде «извольте-с» или «как вам угодно-с», целования ручек у дам и почти паркетная церемонность поклона, – решительно все выделяло его из нашей среды. И уж конечно, его длиннополая меховая шуба, в которой он, полный достоинства, поднимался в редакцию, неизменно держа руки рукав в рукав!».

Актриса МХАТа С.С.Пилявская: «Необыкновенно элегантный, подтянутый, со все видящими, все замечающими глазами, с нервным, очень часто меняющимся лицом. Холодный, даже немного чопорный с чужими и такой открытый, насмешливо-веселый и пристально внимательный к друзьям, или просто знакомым…». Драматург А.А.Файко: «Булгаков был худощав, гибок, весь в острых углах светлый блондин, с прозрачно-серыми, почти водянистыми глазами. Он двигался быстро, легко, но не слишком свободно… он появлялся в лихо отглаженной черной паре, черном галстуке-бабочке на крахмальном воротничке, в лакированных, сверкающих туфлях, и ко всему прочему еще и с моноклем, который он иногда грациозно выкидывал из глазницы и, поиграв некоторое время шнурком, вставлял вновь, но, по рассеянности, уже в другой глаз…». Работник МХАТа П.А.Марков: «Он был, конечно, очень умен, дьявольски умен и поразительно наблюдателен не только в литературе, но и в жизни. И уж, конечно, его юмор не всегда можно было назвать безобидным – не потому, что Булгаков исходил из желания кого-либо унизить (это было в коренном противоречии с его сущностью), но его юмор, порой, принимал, так сказать, разоблачительный характер, зачастую вырастая до философского сарказма. Булгаков смотрел в суть человека и зорко подмечал не только внешние его повадки, гиперболизируя их в немыслимую, но вполне в вероятную характерность, но, самое главное, – он вникал в психологическую сущность человека. В самые горькие минуты жизни он не терял дара ей удивляться, любил удивляться…».

Середина 1930-х была для Булгакова и временем обращения к творчеству своего обожаемого Гоголя, и к биографии Пушкина: в январе 1937 г. широко отмечалась круглая траурная дата – сто лет со дня гибели поэта. Булгаковская инсценировка «Мертвых душ» с успехом шла в Художественном театре. В 1934 г. началась работа над киносценарием по поэме Гоголя – «Похождения Чичикова», совместно с кинорежиссером И.А.Пырьевым. Одновременно Булгаков заключает договор с киевской киностудией «Украинфильм» о создании киносценария «Ревизора» совместно с режиссером М.С.Каростиным. Продолжалось сотрудничество и с московскими театрами: для Театра сатиры он перерабатывал принятую уже пьесу «Блаженство» в другую пьесу, впоследствии получившую название «Иван Васильевич». А для Театра им.Евг.Вахтангова Булгаков начинает работу над пьесой о Пушкине, и позже, в 1938-1939 гг., пишет для этого театра инсценировку «Дон Кихота» по роману М.Сервантеса.

После неудачи с «Мольером» во МХАТе Булгаков пробует себя в написании учебника по истории СССР, на который был объявлен открытый конкурс. Обложившись исторической литературой, писатель начинает интенсивно работать, но уже в июне 1936 г. он ее прекращает, успев написать более или менее связный текст, посвященный истории России 1720-х-1870-х гг. Очевидно, Булгаков понял, что не успеет закончить книгу в конкурсный срок, да и не позволят ему стать автором учебника истории СССР – после снятия пьесы в Художественном театре он опять оказался как бы в полуопальном положении: опубликоваться не давали, но и не отнимали средств к существованию. 7 ноября 1936 г. неизвестный информатор ОГПУ НКВД передавал разговор с Булгаковым «у себя дома»: «Я сейчас чиновник, которому дали ежемесячное жалование, пока еще не гонят с места (Большой театр), и надо этим довольствоваться. Пишу либретто для двух опер – исторической и из времени Гражданской войны. Если опера выйдет хорошая – ее запретят негласно, если выйдет плохая – ее запретят открыто. Мне говорят о моих ошибках, и никто не говорит о главной из них: еще с 1929-30 года мне надо было бросить писать вообще. Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу только для того, чтобы его стаскивали за штаны вниз для потехи почтеннейшей публики. Меня травят так, как никого и никогда не травили: и сверху, и снизу, и с боков. Ведь мне официально не запретили ни одной пьесы, а всегда в театре появляется какой-то человек, который вдруг советует пьесу снять и ее сразу снимают (так было с «Мольером» в Ленинградском БДТ из-за В.Вишневского и в Московском театре сатиры с «Иваном Васильевичем» из-за одного из руководителей «МК партии» Фурера. – Б.М.). В истории с «Мольером» (в Художественном театре. – Б.М.) одним из таких людей был Ю.Олеша, который находится в состоянии литературного маразма, напишет все, что угодно, лишь бы его считали советским писателем, поили-кормили и дали возможность еще лишний год скрывать свою творческую пустоту. Для меня нет никаких событий, которые бы меня сейчас интересовали и волновали. Ну, был процесс, троцкисты, ну еще будет – ведь я же не полноправный гражданин, чтобы иметь свое суждение. Я поднадзорный, у которого нет только конвойных. Что бы ни происходило в стране, результатом всего этого будет продолжение моей травли… Если бы мне кто-нибудь прямо сказал: Булгаков, не пиши больше ничего, а займись чем-нибудь другим, ну, вспомни свою профессию доктора и лечи, и мы тебя оставим в покое, я был бы только благодарен. А может быть, я дурак, и мне это уже сказали, и я только не понял».

Основания к такому пессимизму у писателя были. Издатели отложили его биографию Мольера, неудачными стали и его попытки участвовать в создании кинофильмов. Пырьеву расхотелось снимать «Мертвые души», Каростин хотя и начал снимать «Ревизора», но успел сделать лишь пару эпизодов. В феврале 1936 г. эти фрагменты были подвергнуты критике за «формализм» со стороны директора «Украинфильма» кинорежиссера А.П.Довженко и начальника Главного управления кинематографии Б.З.Шумяцкого. Съемки были прекращены. Как показывают тексты сценариев, у Булгакова были задатки вал вернуться к работе над оперой, однако Булгаков был уже болен и от новой переделки «Рашели» отказался.

Три написанные для драматического театра пьесы второй половины 1930-х гг. возымели уже не только драматическую, но трагическую судьбу в жизни Булгакова. В своих последних пьесах драматург вынужден был уделять основное внимание истории, а не современности. Пьесу «Александр Пушкин» он начал совместно с В.В.Вересаевым (автором биографических хроник «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни», книги «Спутники Пушкина»), который предоставлял соавтору документально-мемуарный материал. Еще 17 декабря 1934 г. ими был заключен договор с Театром им.Евг.Вахтангова. В дальнейшем Вересаев не принял булгаковской концепции образа Дантеса и снял свое имя с рукописи. В ответ на замечания историка Булгаков отвечал Вересаеву: «Нельзя трагически погибшему Пушкину в качестве убийцы предоставить оперетточного бального офицерика… У меня эта фигура гораздо более зловещая нежели та, которую намечаете Вы…» В итоге Дантес в пьесе – достойный противник так и не появляющегося на сцене Пушкина и один из самых сильных образов (чего не скажешь о булгаковской Наталье Николаевне Пушкиной, не поднимающейся над уровнем штампов тогдашнего пушкиноведения). Постановку пьесы долго не разрешали, Театр им.Евг.Вахтангова от нее отказался в пользу МХАТа, который показал премьеру через три года после смерти автора – 10 апреля 1943 г. с замененным названием «Последние дни», оставив «Александр Пушкин» как подзаголовок.

24 июня 1937 г. Булгаков получил письмо от художественного руководителя вахтанговского театра В.В.Кузы с предложением инсценировать «Дон Кихота». Драматург долго колебался, браться ли за это: судьба предыдущих пьес оптимизма не добавляла. Наконец, решился, и летом 1938 г. первый вариант пьесы был написан. Это произошло в Лебедяни, маленьком городке в верховьях Дона. Булгаков туда приехал на отдых, к Елене Сергеевне, бывшей там со своими детьми; после напряженнейшей работы над машинописной редакцией «Мастера и Маргариты», текст который под диктовку виртуозно печатала сестра его жены Ольга Сергеевна Бокшанская (см. Нюренберг О.С.).

Писатель каждый день отправлял в Лебедянь открытки и письма, в одном из которых признавался: «Передо мною 327 машинописных страниц (около 22 глав). Если буду здоров, скоро переписка закончится. Останется самое важное – корректура (авторская), большая, сложная, внимательная, возможно, с перепиской некоторых страниц. «Что будет?» – ты спрашиваешь? Не знаю. Вероятно ты уложишь его в бюро или в шкаф, где лежат убитые мои пьесы, и иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего… Свой суд над этой вещью я уже совершил, и если мне удастся еще немножко приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной во тьму ящика. Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому не известно».

В Лебедяни Булгаков пробыл с 26 июня по 21 июля, живя в доме счетовода В.И.Андриевского. Там были и написаны строки «Дон Кихота», ставшие сегодня крылатыми: «…Люди выбирают разные пути. Один, спотыкаясь, карабкается по дороге тщеславия, другой ползет по тропе унизительной лести, иные пробираются по дороге лицемерия и обмана. Иду ли я по одной из этих дорог? Нет! Я иду по крутой дороге рыцарства и презираю земные блага, но не честь!» Эти слова странствующего рыцаря Дон Кихота применимы и к Булгакову. По договору с театром спектакль должен был выйти к 1 января 1940 г., но до премьеры, осуществленной 8 апреля 1941 г., драматург уже не дожил. Два театра успели сделать премьеры пьесы раньше вахтанговцев. Театр им.А.Н.Островского в Кинешме 27 апреля 1940 г. – всего полтора месяца спустя после смерти Булгакова, и в конце января 1941 г. – Театр им.А.С.Пушкина в Ленинграде с блистательным Н.Черкасовым в главной роли. Напечатана пьеса была в 1962 г.

Последней пьесой Булгакова стал «Батум» («Пастырь»), о молодых годах Генерального секретаря. Писатель так излагал историю создания пьесы сестре Наде: «1. «Солнечная жизнь». 2. Образ вождя. Романтический и живой… Юноша…» Н.А.Земская (Булгакова) по-своему предавала собственные слова брата: «А знаешь как я хотел себе строить солнечную жизнь?» Впервые о том, чтобы построить себе «солнечную жизнь» посредством написания пьесы о Сталине, драматург стал думать после генеральной репетиции «Мольера».

7 февраля 1936 г. Елена Сергеевна записала в дневнике: «Миша окончательно решил писать пьесу о Сталине». Но, в связи с неудачей «Мольера» и уходом Булгакова из Художественного театра замысел был приостановлен, вновь вернуться к пьесе драматурга побудил тот же МХАТ: 9 сентября 1938 г. его посетили представители литчасти театра П.А.Марков и В.Я.Виленкин, которые просили забыть старые обиды и написать новую пьесу на современную тему. Такой пьесой мхатовцы видели пьесу о Сталине: она была необходима им в преддверии празднования 60-летия вождя, которое готовились отмечать 21 декабря 1939 г. Но Булгаков сомневался, говоря В.Я.Виленкину: «Нет, это рискованно для меня. Это плохо кончится». Думается, однако, что об опасности для себя драматург говорил применительно к пьесе на современную тему вообще, а не к пьесе о Сталине. Ведь совершенно невероятно, чтобы против пьесы, где главным героем выступает глава государства, осмелились развернуть кампанию какие-либо журналисты и критики. Именно Сталин как главная фигура произведения мог бы стать гарантом того, что никакой травли не будет. Было очевидно, что судьбу такой пьесы решит единолично сам прототип основного персонажа (еще в начале 1931 г. в черновике письма Сталину Булгаков просил его «стать моим первым читателем»). Риск был только в одном: понравится пьеса вождю или нет, сочтет ли он необходимой ее постановку. Театр и драматург рисковали, Булгаков рисковал больше всех. И он дал себя уговорить, решился: 24 июля 1939 г. пьеса (договор на которую был подписан еще 15 июня) была закончена. Все, кому Булгаков читал пьесу, ее хвалили (храбрецов ругать произведение о Сталине не было), Главрепертком и руководство Художественного театра встретили написанное на «ура».

У Булгакова было дурное предчувствие от этих первых восторгов. И, к сожалению, оно сбылось: драматические, а потом и трагические события не заставили себя ждать. 14 августа он вместе с женой во главе «бригады» мхатовцев выехал в Грузию для сбора в Батуми и Тбилиси материалов (грузинский фольклор, пейзажные зарисовки для декораций и т.п.) к постановке пьесы. Через два часа после отбытия из Москвы, в Серпухове, на имя Булгакова в вагон принесли телеграмму директора театра Г.М.Калишьяна: «Надобность поездки отпала возвращайтесь в Москву». Вернулись на машине из Тулы, от полученного морального удара у Булгакова обострились симптомы наследственной почечной гипертонии – нефросклероза, что привело к резкому ухудшению зрения (он велел зажечь свечи) и общему недомоганию… Что же произошло?

Вскоре, 17 августа 1939 г. к нему на квартиру пришли руководящие деятели МХАТа В.Г.Сахновский и В.Я.Виленкин. Согласно записи Е.С.Булгаковой, Сахновский заявил, что «театр выполнит все свои обещания, то есть – о квартире, и выплатит все по договору». Дело в том, что МХАТ, агитируя Булгакова писать пьесу о Сталине, прельстил его обещанием добиться лучшей квартиры – «квартирный вопрос» волновал писателя до конца жизни. Выполнить это обещание театр не успел, а деньги по договору честно выплатил. Сахновский также сообщил: «Пьеса получила наверху резко отрицательный отзыв: нельзя такое лицо как И.В.Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать… Наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым, как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе».

Власти и лично Сталин попали в точку, отчасти сказанное было сущей правдой. Булгаков, отвергая утверждение о «мосте», доказывал, что пьесу о Сталине он задумал в начале 1936 г., когда только что вышел «Мольер» и вот-вот должен был появиться на сцене «Иван Васильевич». Однако объективного значения «Батума» как попытки найти компромисс с властью этот факт принципиально не менял. Позднее, 10 октября, Сталин, разговаривая во МХАТе с Немировичем-Данченко, сказал, как записала в дневнике Елена Сергеевна: что «пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить». Передавали и более пространный сталинский отзыв: «Все дети и все молодые люди одинаковы. Не надо ставить пьесу о молодом Сталине». Очевидно, вождь по каким-то причинам не желал видеть на сцене себя молодого. Для мифа требовался образ уже умудренного жизнью человека, лидера великой страны. Для этой цели лучше всего годилась фигура Сталина конца 20-х – начала 30-х годов, когда он уже достиг «высшей власти». Молодой Иосиф Джугашвили в этом качестве для мифа не годился.

Немного оправившись от несостоявшейся поездки в Грузию по поводу «Батума», 10 сентября 1939 г. Булгаковы поехали отдохнуть в Ленинград. Здесь писатель вновь почувствовал внезапную потерю зрения. Вернулись в Москву, где врачи установили острый гипертонический нефросклероз.

Булгаков, как сам врач, и вспомнив смертельную болезнь отца, сразу осознал безнадежность своего положения. Власти проявили к больному определенное внимание: 11 ноября, явно после указания свыше, его посетил глава советских писателей А.А.Фадеев. С 18 ноября по 18 декабря Булгаков находился в правительственном санатории в Барвихе, где его состояние временно улучшилось. Драматург даже попытался вернуться к задуманной еще в мае 1939 г. пьесе «Ласточкино гнездо» – тематическое продолжение «Батума», которое могло бы составить с ним дилогию о Сталине. В задуманном драматургическом действии главными героями должны были стать затравленный опальный писатель, пытающийся с помощью конъюнктурной пьесы добиться, чтобы его впустили в «версальские залы», и соблазняющий его всесильный чин НКВД Ричард Ричардович. Но это герою «Ласточкиного гнезда» не удавалось: всесильный Ричард, в конце концов, кончал с собой, разоблаченный «человеком с трубкой» – Сталиным, а писатель оставался у разбитого корыта.

Конец 1939-го – начало 1940-го гг. для Булгакова были и творческими, несмотря на прогрессирующую болезнь. В Ленинграде в составе 3 тома собрания сочинений Мольера вышла пьеса «Скупой» в булгаковском переводе. В это же время происходит усиленная правка («авторская корректура») машинописного варианта романа «Мастер и Маргарита», выполненного летом 1938 г. Хотя из него вычеркивались старые и вписывались новые сюжеты и отдельные сцены, сам роман пробрел уже известную теперь завершенность и фабульную структуру. Исчезли прежние названия начала-середины 1930-х гг. – «Консультант с копытом», «Великий канцлер», «Князь тьмы», – утвердилось окончательное заглавие – «Мастер и Маргарита». Внесение поправок умирающей писатель делал до 13 февраля 1940 г. – всего лишь за месяц до своей кончины (когда окончательно ослеп) он продолжал диктовать Елене Сергеевне. Правка остановилась на словах Маргариты: «Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?» Скоро эта фраза осуществилась, увы, буквально.

8 февраля ведущие артисты МХАТа В.И.Качалов, А.К.Тарасова, Н.П.Хмелев обратились с письмом к Сталину через А.Н.Поскребышева. Они сообщили сталинскому секретарю о тяжелой болезни Булгакова и резком ухудшении его состояния: «Трагической развязки можно ожидать буквально со дня на день. Медицина оказывается явно бессильной, и лечащие врачи не скрывают этого от семьи. Единственное, что, по их мнению, могло бы дать надежду на спасение Булгакова, – это сильнейшее радостное потрясение, которое дало бы ему новые силы для борьбы с болезнью, вернее – заставило бы его захотеть жить, – чтобы работать, творить, увидеть свои будущие произведения на сцене. Булгаков часто говорил, как бесконечно он обязан Иосифу Виссарионовичу, его необычной чуткости к нему, его поддержке. Часто с сердечной благодарностью вспоминал о разговоре с ним Иосифа Виссарионовича по телефону десять лет тому назад, о разговоре, вдохнувшем тогда в него новые силы. Видя его умирающим, мы – друзья Булгакова – не можем не рассказать Вам, Александр Николаевич, о положении его, в надежде, что Вы найдете возможным сообщить об этом Иосифу Виссарионовичу».

Явным следствием данного обращения стал визит к Булгакову Фадеева 15 февраля. Елена Сергеевна записала в дневнике: «Разговор вели на две темы: о романе и о поездке Миши на юг Италии, для выздоровления». Похоже, давнишняя и нереализованная мечта о заграничной поездке теперь могла бы стать действительностью, но больному писателю уже не суждено было ее осуществить… Булгаков умирал долго и мучительно. 4 марта 1940 г. Елена Сергеевна зафиксировала в дневнике одно из последних его высказываний: «Я хотел служить народу… Я хотел жить в своем углу… Я никому не делал зла…» Е.С.Булгакова вспоминала и самые последние слова мужа: «…Он дал мне понять, что ему что-то нужно, что он чего-то хочет от меня. Я предлагала ему лекарство, питье – лимонный сок, но поняла ясно, что не в этом дело. Тогда я догадалась и спросила: «Твои вещи?» Он кивнул с таким видом, что и «да» и «нет». Я сказала: «Мастер и Маргарита»? Он, страшно обрадованный, сделал мне знак головой, что «да, это». И выдавил из себя два слова: «Чтобы знали, чтобы знали».

Умер Булгаков 10 марта 1940 г. в 16 ч. 39 мин.
Через 20 лет Елена Сергеевна писала Н.А.Булгакову о Михаиле Афанасьевиче: «Он умирал так же мужественно, как и жил… не всякий выбрал бы такой путь. Он мог бы, со своим невероятным талантом, жить абсолютно легкой жизнью, заслужить общее признание. Пользоваться всеми благами жизни. Но он был настоящий художник – правдивый, честный. Писать он мог только о том, что знал, во что верил. Уважение к нему всех знавших его или хотя бы только его творчество – безмерно. Для многих он был совестью. Утрата его для каждого, кто соприкасался с ним, – невозвратима».

Организацию гражданской панихиды и похорон взял на себя Литфонд Союза писателей с привлечением МХАТа и ГАБТа, последнего места работы Булгакова. 11 марта состоялась гражданская панихида в здании Союза советских писателей на Поварской улице. Перед панихидой московский скульптор С.Д.Меркуров снял с лица покойного посмертную маску. С прощальным словом на панихиде выступили драматурги В.В.Иванов, А.М.Файко, актеры В.О.Топорков, Б.А.Мордвинов. На следующий день были сами похороны. По завещанию писателя хоронили без церковного отпевания, без музыки, с кремацией тела. Ставшая вдовою Е.С.Булгакова записала в специальной тетради «Март 1940 г.»: «У крематория масса машин, очень много мхатовцев, из Большого театра, литературно-артистическая интеллигенция. На гроб возложила цветы О.Л.Книппер-Чехова.

Речь говорил Сахновский…» Один из руководителей МХАТа В.Г.Сахновский. в частности сказал: «Непреодолима потребность Художественного театра выразить всю глубину признательности, который он испытывает к Михаилу Афанасьевичу… Михаил Афанасьевич был для нас не только близким человеком, он был тем драматургом, встречи с которым в Художественном театре не так уж часты. Значительность этих встреч вряд ли мы можем оценить полностью теперь, трудно оценить и потом, что перед нами его образ как человека – и как человека мы его утратили… Но Художественный театр знает, что искусство сильнее смерти – и для нас Михаил Афанасьевич есть подлинный рыцарь искусства. Мы видим его для нас как художника сложного, острого, мудрого, доброго. И его утрата для нас, конечно, необыкновенно тяжела. Но мы не прощаемся с ним, не расстаемся…» И последняя запись Елены Сергеевны: «После речи Сахновского гроб опустился. Толпа, что очень поражало, была сплошь интеллигентная. Будто бы был мой <…> муж-военный (Е.А.Шиловский. – Б.М.). Передавали разговор: вот, наконец, культурные похороны…»

Посреди безмолвного горя и страшной обыденности похорон требовательно, словно из другого мира, зазвонил телефон. Подошел друг покойного, Сергей Ермолинский. Звонили из секретариата Сталина: «Правда ли, что умер товарищ Булгаков?» – «Да, он умер». На другом конце провода помолчали и осторожно положили трубку. Далее последовали внешне разрозненные события, связь между которыми видна лишь сегодня.

15 марта в «Литературной газете» появились фотография и некролог: «Умер Михаил Афанасьевич Булгаков – писатель очень большого таланта и блестящего мастерства…» Подпись одна, коллективная – «Президиум Союза советских писателей». Тогда же глава ССП А.Фадеев, благоразумно отсутствовавший на похоронах, прислал Е.С.Булгаковой неожиданно смелое, прочувствованное письмо, как и напечатанный некролог, написанное сердеч но, не казенно. Там были и такие строки: «… Мне сразу стало ясно, что передо мной человек поразительного таланта, внутренне честный и принципиальный и очень умный – с ним, даже с тяжело больным, было интересно разговаривать, как редко бывает с кем. И люди политики, и люди литературы знают, что он – человек, не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, что его путь был искренен, органичен, а если в начале своего пути (а иногда и потом) он не все видел так, как оно было на самом деле, то в этом нет ничего удивительного. Хуже было бы, если бы он фальшивил».

Время дало оценку этому теперь широко известному высказыванию «писательского генерала» об умершем Булгакове. А ведь в тогдашней литературе, официальной, советской ее части, давно не существовало такого писателя. Булгаков молчаливо считался «явлением незаконным». Высокопоставленные литчиновники из секретариата ССП старались не замечать, избегали встреч. Фадеев же писал, что автор «Мастера и Маргариты» якобы «…не все видел так, как оно было на самом деле…»

Современные исследователи, комментируя эти строки, подчеркивают, что очень разные итоги судеб Булгакова и Фадеева показывают: на самом деле все обстояло как раз наоборот. В предсмертном письме застрелившегося в мае 1956 г. А.А.Фадеева о себе сказано горестно: «И нет никакого стимула в душе, чтобы творить…», а о М.А.Булгакове так: «Лучше люди литературы умерли в преждевременном возрасте…» Приведенные строки перекликаются со словами фадеевского письма 1940 г.: «И люди политики, и люди литературы знают, что он человек, не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью…» Даже если бы слова эти были сказаны вдове опального писателя с глазу на глаз, они, с точки зрения тогдашних «людей политики», выглядели бы непростительной, опасной оплошностью. Но они содержатся в официальном письме одного из руководителей Союза писателей СССР, заметного и влиятельного члена ЦК ВКП (б). Значит, Фадеев знал, что делал, и говорил он не только от своего имени: в его формулировке – «люди политики» – это Политбюро во главе со Сталиным.

Похоронили Булгакова на Новодевичьем кладбище неподалеку от могил Чехова и известных актеров МХАТа. При этом удивляет загадочная смелость обычно осторожнейших советских чиновников. Как они решились на это? Ведь ни Художественный, ни Большой театры, где работал писатель, не имели права, да и не захотели бы хоронить прах беспокойного и не очень значительного своего служащего в заповедной земле, предназначенной в лучшем случае для народных артистов СССР. И по линии Союза писателей такую льготу вряд ли можно было бы предположить. Тем не менее, урна с прахом Булгакова была захоронена (правда, не сразу, в марте, а три месяца спустя) на мхатовском участке среди вишневых деревьев в Старой части кладбища…

Анна Ахматова, давнишний друг Булгакова и его семьи, узнав о смерти писателя, написала стихи в его память. Там есть такие строки:

Вот это я тебе взамен могильных роз,
Взамен кадильного куренья,
Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презренье.
Ты пил вино, ты, как никто, шутил
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил,
И с ней наедине остался.
И нет тебя, и все вокруг молчит
О скорбной и высокой жизни,
Лишь голос мой как флейта прозвучит
И на твоей безмолвной тризне <…>
Придется поминать того, кто полный сил
И светлых замыслов и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь смертельной боли.

* * *

Над рабочим столом Булгакова висела старинная гравюра, изображающая «лестницу жизни», историю человека от рождения до смерти. Писатель любил эту наивную картинку, ибо она соответствовала его собственному воззрению на судьбу человека: «У каждого возраста – по этой теории – свой «приз жизни». Эти «призы жизни» распределяются по жизненной лестнице – все растут, приближаясь к вершинной ступени, а от вершины спускаются вниз, постепенно сходя на нет», – так он комментировал изображение. Но «лестница жизни» самого Булгакова относительно коротка, хотя и достаточно насыщена разными событиями: радостями, горестями, встречами, триумфами и катастрофами. В его дневнике об этом сказано так: «Запас впечатлений так огромен за день, что свести их можно только обрывками, с мыслью впоследствии систематизировать их. День, как во время Севастопольской обороны, за месяц, месяц – за год». И в таком постоянном напряжении, вечной борьбе прожита вся эта его удивительная, трагическая, счастливая жизнь. Есть в ней некая тайна, которую еще предстоит разгадать.

Не даром автор «Мастера и Маргариты» много думал и писал о «нелепости судьбы таланта», о «самых странных опасностях на пути таланта…» И это не случайно. Ведь его «лестница жизни», «ступени» ее подъема или спуска круты и полны самыми неожиданными поворотами и странными опасностями, иногда писателю судьба выбрасывала, как он признавался, «билетик-смерть». Булгаков преодолевал и это, утверждая, что «в числе погибших быть не желаю». Он небезосновательно считал, что главный «приз» на собственной «лестнице жизни» есть, конечно же, сама жизнь, ее ежедневные уроки, творчество, искания духа, общение с людьми.

Все это так, и все же в биографии Булгакова есть некий центр, то средоточие идей и исканий, к которому все обращено, все тяготеет, где все завершается, куда сходятся все нити. Это роман «Мастер и Маргарита», главная книга писателя. Именно благодаря ей судьба Булгакова являет собой восхождение, все время стремится в высь, и это упорное стремление обрывает лишь смерть. Автор «Мастера и Маргариты» в конце своей жизни достиг вершины, обрел покой, как и его герой. И поэтому его роман – это, своего рода, еще и музыкальное произведение; как полагают исследователи, это литературная симфония, поминальная месса, «Реквием» самому себе… Еще в 1923 г. Булгаков записал в дневнике: «Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним – писателем». К роману о Боге и дьяволе он обратился, когда понял, что театр «съел его всего», как он выразился. В пьесах говорили персонажи, авторская идея передавалась через «музыку чувств».

И на примере творчества Булгакова может быть разъяснен и такой парадокс: драматург и писатель – понятия разные и весьма далекие (но у Михаила Афанасьевича сочетавшиеся: он говорил, что оба эти «жанра» в нем, «как левая и правая рука пианиста»). Тем не менее, драматург – слуга двух господ, театра и литературы, писатель – одинокий охотник, знающий лишь свое дело. За все он платит жизнью, такова цена независимости. Так было и у Булгакова: роман пришел вовремя и спас. «Лестница жизни» писателя продолжалась: в самый свой темный, 1929 год, «год катастрофы», он увидел свет надежды, и литературной, и сугубо личной; и именно в 1929 г. происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты» (хотя здесь есть и иные временные рамки и меты), и работа над романом велась тогда же. «Мастер и Маргарита» в жизни Булгакова был тем же, чем был «Реквием» для Моцарта, – долгим прощанием и творческим завещанием.

Однако, несмотря на это, не менее верно и то, что веселый и мудрый роман «Мастер и Маргарита» не был написан отшельником, изгоем и аскетом, человеком отчаявшимся и растоптанным. При всем своем беспощадном реализме и прорывающейся местами глубокой печали, это книга светлая и поэтичная; высказанные в ней вера, любовь и надежда способны развеять любой мрак. Ибо человек здесь не унижен, не растоптан силами зла, он и на дне тоталитарной бездны сумел выстоять, понял и принял жестокую педагогику жизни. Конечно же, это книга прощания с жизнью и людьми, реквием самому себе, и поэтому, автор так долго не расставался с нею, не смог завершить окончательно доработанный вариант. Но и грусть Булгакова светла и человечна. Ведь это, в сущности, великий завет Достоевского, всей русской классической литературы от Пушкина до Чехова – «при полном реализме найти в человеке человека». И помочь погибающему, изверившемуся, разрушенному человеку, возродить его к новой жизни. Михаил Булгаков всегда был верен этому завету, и в жизни, и в творчестве.

Творчество Михаила Булгакова оказывает колоссальное влияние на современный мир. И не потому только, что его признают гениальным писателем, драматургом. Булгаков был не менее гениальным мыслителем, способным не только правильно оценить самые сложные и запутанные общественно-политические ситуации, но и предвидеть обозримое будущее. Это был человек чести и достоинства, не способный кривить душой. Если к этому добавить, что он по-настоящему, осмысленно любил Россию, был приверженцем соблюдения и развития лучших духовно-культурных традиций русского народа, то станет совершенно понятной его драматическая жизненная судьба. Булгаков был своего рода страстотерпцем, страдальцем, мучеником, очень рано понявшим, что России придется испытать грандиозные потрясения. У него было достаточно возможностей после Гражданской войны покинуть свою Родину, но он остался в обескровленной трагичной России, со всей очевидностью осознавая свое ужасное положение. Будучи православным человеком, Булгаков понимал, что сама Россия и русский народ (особенно его интеллигенция) несут расплату за великие грехи, вольные и невольные. К таким грехам, несомненно, он относил фактическое соучастие (пассивное созерцание) в убийстве царской семьи, в уничтожении миллионов представителей многих национальностей России, в поругании святынь православной веры. Но все же Булгаков не мог себе представить, что наказания, ниспосланные на русскую землю, будут столь тяжелы и продолжительны.

В течение двадцати с лишним лет (и каких лет!) он не переставал надеяться на лучшую долю для России, пытался верить в здравомыслие народа и его способность отличить черное от белого, ждал необходимых перемен. Сам вносил в это посильную лепту и… каждый раз разочаровывался: Россия по-прежнему шла, по его мнению, по гибельному, антинациональному пути и значительная часть народа, сознательно или бессознательно, выбрала этот путь. Постепенно в душе писателя зарождалось и развивалось чувство безысходности и отчаяния, которое неизбежно должно было проявиться и в его творчестве. Роман «Мастер и Маргарита» – убедительнейшее тому подтверждение. Роман «Мастер и Маргарита» останется в истории русской и мировой литературы не только как свидетельство величайшей человеческой стойкости Булгакова-писателя, не только как гимн человеку нравственному – Иешуа Га-Ноцри и человеку творческому – мастеру, не только как история высокой, неземной любви Маргариты, но и как памятник городу, где происходят все основные события книги, памятник Москве, куда, как признавался сам писатель, «он приехал, чтобы остаться навсегда». Есть и еще один итог этого удивительного произведения: судьба романа, предсказанная его автором. «…Ваш роман вам принесет еще сюрпризы», – обещает Воланд мастеру, прощаясь с ним после волшебного бала.

Публикация «Мастера и Маргариты» в журнале «Москва», состоявшаяся спустя более четверти века после создания романа (на рубеже 1966-1967 гг.), произвела переворот в отношении к Булгакову тех, кто уже читал «Дьяволиаду» и «Роковые яйца», «Жизнь господина де Мольера», «Белую гвардию» и «Театральный роман». «Мастер и Маргарита» потряс не только души читателей, но и те основы, на которые привычно опирались они в восприятии советской литературы. Для многих впервые открылось, что их понимание природы добра и зла, свободы и несвободы, жизни тела и жизни духа не «единственно верное» – существует иное толкование этих явлений, и, кто знает, быть может, гораздо более глубокое и правильное. В статьях, которые в 1968-1969 гг. появились в ряде журналов и вызвали оживленную полемику в печати, совершился настоящий прорыв к ранее неизвестным граням творчества писателя. Их авторы (В.Лакшин, И.Виноградов, О.Михайлов, П.Палиевский и другие) взволнованно делились с читателями своими впечатлениями, своим потрясением от романа…

Новых взлет интереса к Булгакову начался после 1985 г. на волне происходивших в стране перемен: словно поднялись шлюзы, и хлынуло в нашу жизнь все, что было открыто, выстрадано, рождено мыслью писателя. Возвращение его творчества к читателю стало триумфальным. Десятки театров ставили его пьесы. И не одни старые академические театры, в «генетической памяти» которых был записан феноменальный успех «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры», «Багрового острова», но и многочисленные, в том числе и вновь созданные молодежные студии инсценировали прозаические произведения писателя, обращались к его забытым пьесам («Адам и Ева», «Мольер», «Александр Пушкин» и др.). Стремительно рос вал изданий и переизданий его прозы, публиковались ранние фельетоны, черновые редакции и наброски, письма и дневники. Тиражи книг Булгакова и журнальных публикаций давно уже исчисляются миллионами экземпляров. И продолжают расти. И раскупаются практически мгновенно. Значительно увеличился объем исследовательской и мемуарной литературы, ведутся биографические и библиографические изыскания, организуются международные булгаковские чтения и симпозиумы, защищаются кандидатские и докторские диссертации по творчеству писателя, издано более сотни книг и сборников, посвященных его творческому наследию, выпущена специальная «Булгаковская энциклопедия», есть ряд тематических сайтов в Интернете и др.

Михаил Булгаков действительно оказался необходим всем, и в первую очередь литературе, российской словесности. Потому что его произведения – богатейшая школа мастерства, творческой фантазии, юмора, сатиры. Его влияние легко обнаружить в сочинениях многих авторов. И не только молодых. В прозе Б.Окуджавы, Б.Васильева, в социально-фантастических повестях братьев Стругацких. А разве «евангелические» главы в романе В.Тендрякова «Покушение на миражи» и в «Плахе» Ч.Айтматова, сюжеты и сцены в «Альтисте Данилове» В.Орлова и в «Пирамиде» («Мироздание по Дымкову») Л.Леонова могли появиться, не будь на свете «Мастера и Маргариты»? Ведь само обращение к истории Иисуса Христа для оценки и осмысления событий современности впервые предпринято М.А.Булгаковым. Булгаков нужен любому из нас. Каждая его вещь – это захватывающее чтение: обогащающее и облагораживающее. Его обращение к трагическим, темным страницам человеческого бытия не убивает, а пробуждает душу. Его смех не только веселит, но и заставляет думать. Добро в его произведениях и умиротворяет, и требует действия. А зло рождает не столько ненависть, сколько горечь и сожаление. Все написанное Булгаковым в далеком вроде бы прошлом работает на сегодняшний день и на будущее, его сочинения включены в учебные программы по изучению русской литературы в общеобразовательных школах России, гуманитарных гимназиях, колледжах, вузах.

Нынче мы возвращаемся к естественному человеческому состоянию. Начинаем по-иному, чем еще недавно, мыслить, чувствовать, оценивать суть и смысл своего бытия – индивидуального и общественного. И решительно удаляемся от того, что выращивали в нас идеологические пастыри, и «опекаемые» ими литература и искусство. Немногие романы, повести, пьесы, написанные, как и булгаковские, 60-70 лет назад, остаются с нами. Булгаков же остается весь. Он становится для нас все ближе и все необходимее, потому что еще тогда видел и понимал то, что открывается нам лишь теперь. И уже одно то, что более чем за полвека опыт его сердца и разума нисколько не устарел, вызывает особое доверие к этому опыту. Опыт писателя нужен нам еще и потому, что обретался он в мужественныом преодолении всех испытаний, выпавших на его долю, в том числе и последнего, смертного страдания.

Булгаков от русских классиков, прежде всего Пушкина, унаследовал благородную правдивость, идейную глубину и гуманизм. А в «Мастере и Маргарите» создал незабываемые, потрясающие образы, укрепляющие веру в идеалы света и добра, к борьбе за победу которых призывали «великие зодчие», как называл Гоголь мастеров отечественной словесности, писателей земли русской. И творческое наследие Михаила Афанасьевича Булгакова мы с гордостью можем причислить к тем несокрушимым «краеугольным камням», тем гранитам, тем фундаментам, на которых создается новое, высокое и величественное здание нашей культуры.

«Рукописи не горят», – заявляет один из главных героев «Мастера и Маргариты», выражая тем самым и авторское кредо. Посмертная судьба Булгакова подтвердила этот неожиданный афоризм-предсказание. И если при жизни писателя вряд ли кому в голову пришло назвать его «классиком», то на глазах нашего, особенно молодого поколения выросла и укоренилась в историческом времени слава Михаила Булгакова, Мастера на все времена. Про него уверенно можно сказать словами, обращенными к его любимому драматургу Мольеру: «Для его славы ничего не нужно, он нужен для нашей славы». Едва ли не самый издаваемый автор блистательной и не теряющей актуальности прозы, драматург, пьесы и инсценировки которого не сходят с подмостков отечественных театров и многих театров мира, а многое экранизировано, чьи произведения переведены на языки народов Европы, Азии, Америки, – Булгаков законно и достойно занял свое место в ряду классиков русской литературы и мировой культуры.

Михаил Афанасьевич Булгаков дорог всем читателям как писатель с большой буквы и интересен как человек, воплотивший в своей судьбе достоинство и мужество художника.

БОРИС МЯГКОВ.

Оцените статью
Добавить комментарий

  1. Анатолий Бальчос

    «Как тянет земля, на которой человек родился…»
    М.Булгаков

    «БУЛГАКОВСКАЯ ВЕСНА»

    15 МАЯ В БУЧЕ, В РОДОВОМ ГНЕЗДЕ БУЛГАКОВЫХ ОТКРЫЛИ
    ПАМЯТНИК, ЗАЛОЖИЛИ САД, ПРОВЕЛИ МЕЖДУНАРОДНЫЙ ТЕАТРАЛЬНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ

    В день рождения Михаила Булгакова в обновленном историко-ландшафтном парке усадьбы Булгаковых в г.Буче Киевской области состоялись торжества, посвященные 120-летию всемирно известного писателя и драматурга.
    Празднования проходили в рамках Международного театрального фестиваля «Булгаковская весна», который совместно проводили Министерство культуры Украины, Украинское Общество охраны памятников истории и культуры, Благотворительный фонд им.М.Булгакова (г.Москва), Киевская областная государственная администрация, Бучанский городской совет.
    Чествование Мастера началось с театрализованного открытия памятного знака (автор – скульптор Адриан Балог) председателем Бучанского горсовета Анатолием Петровичем Федоруком и заместителем Министра культуры Украины Викторией Николаевной Лесничей.
    После торжеств участники и гости фестиваля, юные бучанцы, а также члены официальной Российской делегации, возглавляемой Президентом Благотворительного фонда им.М.Булгакова (г.Москва) Валентиной Ферапонтовной Дименко посадили фруктовый сад на месте будущего музея-усадьбы в историческом месте.
    В усадьбе Булгаковых, где часто звучала музыка, вновь исполняли фортепианные произведения, старинные романсы, очаровывали пением скрипки. Юная соседка Булгаковых, ученица Киевской средней специализированной музыкальной школи-интерната им. Н.В.Лысенко Василиса Бальчос, которая любезно предоставила старинное пианино, открыла своей фортепианной игрой литературно-музыкальный пролог театральной части фестиваля.
    Победитель Международного конкурса юных пианистов памяти В.Горовица (2010 г.), лауреат многих всеукраинских и международных конкурсов, ученик КССМШ им.Н.В.Лысенко Роман Лопатинский, а также участники Киевского камерного дуэта «Окрыленные» Маргарита Левицкая (фортепиано) и Александр Шевченко (скрипка) исполнили произведения С.Рахманинова, И.Бенда, П.Брамса, а также старинные романсы, которые пел Михаил Булгаков по нотам, которых сберегли его соседи по Буче – семья Бурдановых, Троцких и Чеховских. Заслуженный артист Украины, лауреат всеукраинских и международных конкурсов, актер театра и кино Алексей Колесник сменил свою роль ведущего литературно-музыкального пролога на роль влюбленного юного Михаила Булгакова и спел под гитару один из любимых писателем романсов «Гори, гори, моя звезда…».
    Известные художники Украины вместе с талантливыми юными учениками Бучанской школы искусств провели художественный пленер в живописных уголках парка, которыми так восхищался друг семьи Булгаковых и сосед по Буче, знаменитый пейзажист Николай Мурашко. В антракте гостей и участников фестиваля угощали чаем с печеньем и бубликами, в духе традиционных булгаковских чаепитий на свежем воздухе.
    В городе, где Михаил Булгаков впервые вышел на театральную сцену, на центральной площади Бучи состоялись театрализованные представления, с участием воспитанников Бучанской школы искусств им. Л.Ревуцкого и эстрадно-духового оркестра Петровской школы искусств.
    Артист и музыкант Александр Шевченко провел публичный мастер-класс для жителей 30-титысячного города под Киевом. А поклонникам эмоционального театра Киевский народный театр «Арсенал» (режиссер-постановщик и художественный руководитель Михаил Бондаренко) предложил спектакль по произведению Г.Горина «Забыть Герострата».
    Завершились торжества, посвященные 120-летию Михаила Булгакова, всемирно известного писателя и драматурга, сына профессора Киевской Духовной академии, концертом духовной музыки в исполнении лауреата всеукраинских и международных конкурсов Бориспольского муниципального камерного хора (художественный руководитель и дирижер – Заслуженный артист Украины Александр Зюзькин).
    Организаторы Международного театрального фестиваля «Булгаковская весна» благодарны всем участникам и гостям торжеств 120-летия М.Булгакова в Киеве и Буче, а особую глубокую благодарность выражают руководству г.Буча Киевской области, его мэру Анатолию Петровичу Федоруку.
    Реабилитационные и реставрационные ландшафтные работы на территории недвижимой памятки Киевской области № 1166 – Историко-ландшафтного парка усадьбы М.Булгакова в Буче, которые проводились накануне праздника под личным контролем мэра города А.П.Федорука, научно-практическая конференция и культурные акции, проводимые в рамках Международного театрального фестиваля «Булгаковская весна» – все это стало этапами реализации мечты Михаила Булгакова, которую он описал в своем письме из Москвы к своей сестре Вере в Киев:
    «…Моя большая просьба к тебе: живите дружно в память мамы.
    Я очень много работаю и смертельно устал. Может быть, весной мне удастся ненадолго съездить в Киев, я надеюсь, что застану тебя, повидаю Ивана Павловича. Если ты обживешься в Киеве, посоветуйся с Иваном Павловичем и Варей, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы сохранить мамин участок в Буче. Смертельно мне будет жаль, если пропадет он…»
    Твой брат Михаил.» (27.10.1923 г.)

    С уважением, исполнительный директор фестиваля Анатолий Бальчос
    (+380 50505 81 77). balchos@ukr.net
    P.S.
    Есть фото и видео