Что представляет собой наше общество? Каковы его ценности и интересы? Когда наступят перемены и кто выступит их проводником? Наконец, устоит ли Россия под давлением трансформации? Основатель блога «Толкователь», бывший главный редактор сайтов «Такие дела», «Живой журнал», «Русская планета» Павел Пряников рассказал об этом в интервью Znak.com
Фото: Openrussia
— Павел, какова, по-вашему, структура нашего общества в самом общем виде?
— Наше общество очень сильно различается в зависимости от региона. Москва и Санкт-Петербург примерно соответствуют Восточной Европе, коллективной Польше, Чехии, Словакии, Венгрии. Это около 20% населения. Есть огромный пояс «второго мира», что-то похожее на современные Мексику и Турцию или на Европу 1920–1930-х годов — развивающиеся общества, живущие в остатках аграрного-индустриального мира. Это где-то 60%. Остальное — просто архаика, общества, застрявшие в состоянии до наступления модерна. Это в основном национальные республики, поселки городского типа, умирающие деревни. Всю эту неоднородность цементируют русский язык и телевизор.
В целом мы уставшее, надломившееся, апатичное и атомизированное общество. Никак не можем выйти из долгого XX века в новую формацию современного «первого мира».
Фото: Znak.com
— Но по опросам ВЦИОМ, 90% соотечественников так или иначе выступают за перемены.
— За такие перемены, за которые не нужно платить, за волшебные превращения. Модернизация — это всегда испытания, за модернизацию приходится расплачиваться. Поэтому на практике наше общество не хочет никакой модернизации. Мы слишком много платили в позапрошлом и прошлом веках, когда формировалось определенное городское самосознание. И общество больше не желает чем-либо жертвовать, оно хочет какого-то безболезненного перехода. Но никто такого перехода не обещает. Отсюда тотальное недоверие к власти и оппозиции, тотальное отчуждение 98% от 2% суперполитизированной прослойки во власти и оппозиции.
— И все-таки 77% при 67% явке голосуют за Путина. Доходы населения падают, цены и тарифы растут, не выполняются даже прошлые «майские указы», грядет повышение пенсионного возраста, но большинство остается лояльным власти. Холодильник никак не одолеет телевизор?
— Народ не выходит на улицы потому, что в первую очередь думает о себе. Он стал умным и понимает, с каким репрессивным аппаратом может столкнуться. Посадят на 30 суток, оштрафуют, а зачем это нужно?
Помните, у Жванецкого была фраза: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят». Так и сейчас. Мы делаем вид, что мы их поддерживаем, они делают вид, что довольны и доверяют нам. Такое глухое роптание, похожее на состояние общества до XIX века, в период махрового крепостничества: тогда, если русский человек сталкивался с трудностью, он предпочитал не решать ее, а бежать от нее — в лес, на Дон, в Сибирь к старообрядцам. Это наша традиционная модель поведения.
Наш человек всегда был атомизирован, всегда был индивидуалистом. В этом отличие от европейского общества, где превалировали сложные системы торговли, договоров, городов. У нас ничего такого не было. Поэтому если наш человек откроет холодильник, а там пусто, то он не пойдет с вилами на площадь, а уйдет в «гаражную» экономику, в промыслы, о чем говорит социолог Симон Кордонский. Такому человеку все, как говорится, пофиг.
«Мы видим консерватизм общества, которое боится любых перемен»
— Какая социальная группа, с вашей точки зрения, способна изменить Россию? Может, молодежь?
— В ней я потенциала модернизации не вижу. В первую очередь нужно сказать, что молодежи мало, а будет еще меньше. Не только Россия — весь мир переходит к власти геронтократов. Средний возраст россиянина уже сегодня составляет около 40 лет. Это почти соответствует среднему возрасту в Евросоюзе. А к 2030 году средний возраст будет составлять примерно 50 лет. Молодежи мало, а стариков будет еще больше, и демократические процедуры будут препятствием к тому, чтобы молодежь приходила к власти.
Общество первого и второго мира, пожалуй, впервые столкнулось с такой проблемой. Все предыдущие поколения жили по-другому: молодежи было много. Например, в 1917 году средний возраст в России был 18,5 лет. А после Второй мировой войны, в период «оттепели» — 24–25 лет. И раз молодежь превалировала численно, превалировали ее настроения и идеи, она могла навязывать обществу свою повестку, свои устремления.
Эффективные протесты происходят только в молодых обществах. Например, средней возраст участников «арабской весны» — 20–25 лет. Но в сегодняшней России мы, наоборот, видим преобладание консерватизма. Это не то что консерватизм царебожников, сторонников восстановления монархии и запрета абортов. Это консерватизм общества, которое боится любых перемен. Потому что в последние 20–30 лет перемены означали у нас только одно — снижение уровня жизни. А сегодня перемены — это еще и мигранты, и введение тотального технического контроля и так далее. Молодежь в таком обществе воспринимается как агент перемен, и поэтому к ней относятся весьма настороженно.
Фото: Znak.com
— И что в такой ситуации делать молодежи? Идти на поводу у стариков?
— Возможно, в некоторых регионах стоит поставить эксперимент — там, где молодежи много, пойти ей навстречу. Как, например, в Калифорнии — Сан-Франциско, Силиконовой долине. Там много молодежи, людей, опережающих свое время. Они живут удобно для себя и отдельно от остальной Америки, плюют на то, чего хочет какой-нибудь реднек в штате Арканзас. Я считаю, что для России это было бы выходом.
У нас таким молодежным центром могла бы стать та же Москва. Или — я однажды в шутку говорил об этом — Владивосток. Пусть туда съезжается молодежь и делает там все, что ей нравится, вплоть до легализации марихуаны и однополых браков. А вся остальная страна продолжит жить по представлениям о жизни «стариков».
— Одно из последних знаковых назначений: сын секретаря Совета безопасности Дмитрий Патрушев стал министром сельского хозяйства, хотя в рядах аграриев замечен не был. И это далеко не единственный «отпрыск» высокопоставленного путинского соратника из тех, кто работает на верхних этажах власти и экономики. Может, «кремлевские дети» несут в себе модернизационный потенциал?
— С одной стороны, они люди системы, дети поздней советской партноменклатуры и номенклатуры КГБ. Но с другой, в них нет той идеологической заряженности, мессианства, которая есть у их отцов. Они не служили в КГБ и не являются носителями теории мирового заговора — представления о том, что вокруг враги, а мы в осажденной крепости и надо обороняться по всем фронтам. Они не идут на службу в армию или ФСБ. Тем более никто из них не идет в церковь, они не участвуют в крестных ходах с хоругвями и иконами.
Они идут в госкорпорации, в госбанки, в какие-то фонды. Это простые, приземленные люди, главная идея которых — деньги, или, как однажды сформулировал Станислав Белковский, монетократия. Они верят в деньги и считают, что за деньги можно добиться всего и не нужно прибегать к каким-то «многоходовочкам» и гибридным войнам. Это вполне себе циничное и прагматичное поколение.
Фото: Znak.com
Но я не думаю, что они объединятся и станут новым социальным агентом. Скорее всего, они растворятся в новой, модернизированной России. То есть потенциалом модернизации они не обладают, но и больших угроз будущему России вряд ли несут.
— И все же вы говорите о «новой, модернизированной России». Кто ее сделает таковой?
— Я думаю, главным агентом перемен будут люди 40–50 лет (я сам к ним отношусь). Те, кто застал и Советский Союз, 70–80-е годы прошлого века. Они понимают и старшее поколение, поскольку сильно с ним связаны через память о Советском Союзе, и молодежь. Это люди, олицетворяющие синтез эпох.
И очень странно, что с этой прослойкой не работает ни одна из политических групп. Власть пытается работать на архаическую часть, это 20% общества, и на стариков, тем, кому за 60 лет. Все вместе — примерно 40%. Оппозиция старается вовлечь молодежь, тех, кому до 35 лет. А мое поколение — покинутое, брошенное. Я думаю, что выиграет тот, кто наконец начнет работать с этим поколением, с его ценностями. Эти ценности я бы назвал социал-демократическими: поэтапное реформирование страны с очень большой социальной составляющей. Не нужно пугать это поколение крутыми переменами, а нужно сказать ему: если будет плохо, мы вас поддержим.
«Страна будет уходить от скреп в сторону прагматизма»
— Где-то с середины «нулевых», когда появились предпосылки к изоляции, власть смекнула, что нужны некие мифы, сплачивающие, бетонирующие общество. В 2012 году заговорили о «духовных скрепах», потом даже использовали этот термин в Доктрине национальной безопасности. Какую роль они играют сегодня?
— «Скрепы» не более чем политтехнологическая игра. Нынешний российский консерватизм — это способ сохранить свои капиталы. Если либерализм 90-х и неолиберализм «нулевых» годов были временем добывания денег, то «десятые» годы — попытка эти деньги сохранить. Никто из элиты не верит в царебожие, никто из них не шастает с иконами, не размахивает на улицах нагайкой. Наколбасили сотни миллиардов долларов и прикидывают, как сделать так, чтобы о них никто не вспоминал. Для этого и нужны те самые «скрепы». С их помощью демонизируется оппозиция, потенциально протестные группы внутри самой власти. Даже любое самостоятельное мышление об этих группах приравнивается к протесту и влечет потерю материального и административного положения.
Теперь, после десятилетней передышки, главная задача элит — придумать, как передать власть и капиталы в нужные руки. И при этом сохранить юридическую неприкосновенность. Когда эти вопросы будут решены, мы увидим, как за считанные месяцы все эти «скрепы» рассыплются и полетят в глубины ада, где им, собственно, самое место. Те же самые люди, которые сегодня говорят, что нужно молиться, поститься, а деньги русским вредны и вовсе не нужны, потом будут утверждать совершенно противоположное.
Фото: Znak.com
— Последнее, что скрепило российское общество — тема войны: мы хорошие, на стороне сил света — против плохих, кто на стороне сил тьмы. У этой «скрепы» еще остался потенциал?
— Скрепа войны воздействует на мое поколение и людей старшего возраста. Я хорошо помню, как нас школьниками водили в атомные убежища, там были какие-то вспышки, мы принимали участие в каких-то учениях. И нам казалось, что за океаном недремлющие враги и нужно постоянно быть начеку, обороняться, защищаться. Власть это знает и умело играет на этом страхе.
Но мы живем в открытом информационном мире, в интернет — чего не было еще 5–6 лет назад — приходит даже пожилое поколение. Я сужу по своим родственникам, которым за 60: 3–4 года назад они пришли в интернет, и после газет с телевизором для них многое стало шоком. Поэтому тема войны постепенно растворяется. Ну, а молодежь к ней тем более невосприимчива. Они не верят ни в Новороссию, ни в Сирию, не понимают, зачем это нужно.
Что остается власти? Постоянно играть на повышение угрозы, придумывать что-то новое. Что — пока неизвестно. Но даже если власть придумает еще одну угрозу где-нибудь далеко за пределами страны, не думаю, что это опять сыграет мобилизующую роль: сплотимся вокруг фигуры президента и так далее. Тема войны свое уже отыграла. Так что намечаются проблемы с политической мифологией. Надеюсь, что в 2020-х годах мы увидим, как общество, слой за слоем, все меньше будет восприимчиво к данным мифам и «скрепам».
— Тогда какой контракт будет предложен властью?
— Я думаю, мы увидим некое повторение «нулевых», когда превалировала тема прагматизма, потребления, материальных ценностей. Что-то типа Путина первого срока, которого обвиняли в либеральных реформах. Но с каким-то уклоном в социалку: 20 процентам мы дадим рыбу, а оставшимся — удочку.
Главный интерес, главное стремление нашей власти — зарабатывать деньги. И если они почувствуют, что нефть перестает приносить им деньги, то волей-неволей поймут, что нужны какие-то новые пути. Как только наступит период, когда на протяжении 3–4 лет нефть будет стоить 40 долларов за баррель, в головах властей предержащих обязательно произойдут изменения в сторону прагматизма. В качестве идеологии будет преобладать экономизм, и Россия, как участница Севморпути или Шелкового пути, станет играть роль транзита между Юго-Восточной Азией и Европой. Или зарабатывать на оффшорном программировании. В любом случае экономика неизбежно заставит верхушку власти меняться.
Фото: РИА Новости
— 12 июня — день рождения демократической России. Какой вы видите перспективу демократии в нашей стране? Раньше оплотом демократии называли местное самоуправление. Но недавно в Екатеринбурге и Нижнем Тагиле отменили прямые выборы мэров. Что дальше?
— Знаете, если бы у нас была настоящая прямая демократия, без пригона бюджетников, манипуляций и фальсификаций, то в парламентах и местном самоуправлении сидели бы люди, неудобные как для нашей властной верхушки, так и для либеральной оппозиции. Поэтому демократия не выгодна ни Путину, ни условному Навальному. Не потому, что они ретрограды, а потому что они не хотят, чтобы большинство в Госдуме составляли красно-коричневые во главе с каким-нибудь Гиркиным-Стрелковым и другими персонажами, которых мы наблюдаем в связи с Новороссией.
Тем не менее время работает на демократию, так как рано или поздно среди избирателей будет все больше людей европеизированного склада. Об этом говорят и социологические исследования. Все больше людей с запросом на социал-демократию: 6–8% — классические либералы, а 10% — это уже левые либералы или социал-демократы. По мере роста их числа (а у нас все процессы проходят в несколько раз быстрее, чем это было в Европе) будут востребованы и настоящие демократические институты, и процедуры.
— Есть представление, что у нас вместо государства, под видом государства действует корпорация мафиозного типа. Но что станет с обществом, если эта конструкция в конце концов распадется? Найдет ли оно в себе силы, чтобы создать подлинное государство?
— Я не верю, что власть может рухнуть в одночасье, как это представляют в оппозиции. Будет переходный период, коалиция старой и новой власти. Думаю, между ними будет заключен некий «пакт о ненападении», в рамках которого стороны договорятся о сохранении капиталов и о юридической безопасности. Уверен, что ни одна из сторон не заинтересована в разрушении страны, которая приносит деньги, комфорт и роскошь.
И вообще, Россия — это рептилия, которую трудно убить, она очень живучая. Что, конечно, удивительно. Посмотрите: и после 1917 года, и Второй мировой, и после 1991 года Россия снова и снова возрождалась. Я бы еще назвал Россию крокодилом. В дикой природе выживает тот, кто проще устроен. Чем сложнее организм, тем ему сложнее приспособиться и выживать. А у крокодила простые рефлексы, простая нервная система, большая пасть и много острых зубов, поэтому он так опасен и так долго живет. Или возьмите «Жигули»: «Копейки» до сих пор бегают по дорогам России, потому что их можно починить в условиях гаража, некоторые детали можно выточить самому. Или автомат «калашников» — самый популярный в мире, переживший множество других марок и моделей, потому что самый простой. Так что в 20-е годы нас ждет очередной транзит, но мы его пройдем, несмотря на все сложности.
Источник:
